Паскаль. Сеньор Лилии - страница 6

Я подступил ближе к источнику. От него веяло прохладой. Сложив ладошки, я подставил руки. Дивно: в этом струящемся потоке я, казалось, видел всего себя целиком. Не так, как мы обычно видим себя в зеркале привычным взором, зная, что там будет. Нет, в этом отражении я видел много такого, что давало мне поводы как для поощрения себя, так и для тревоги: не руки, ноги, голова, но сами мысли и все-все мои слова, поступки, дела, как добрые, так и злые, проносились в этом стремительном течении воды. Обычным взором я бы никогда не увидел их, но теперь я будто бы несся вместе с этим мчащимся потоком, и как он состоит из миллиона мелких капель, так и я себя видел таким же – состоящим из миллиона разнообразнейших пульсаций, что уже стались со мной к десятому году жизни.

– Что же будет, когда мне добавится куда больше лет? Когда я буду таким старым, как мой дядя в тридцать лет? – думал я про себя, но слова почему-то неслись сами собой.

Прекрасная дева улыбалась. Тогда я поднес ладошки и отпил от этого чудного родника. Воды его наполнили меня, как наполняет вода редко когда использовавшийся в хозяйстве сосуд: я увидел, сколько там оказалось сора, который предстояло вычищать. Иначе какой будет толк от такой чистой воды в мутном и непригодном сосуде?

Вивиен склонила голову.

– Правильно, – сказала она на одни только мои мысли. – С этой минуты ты стал Послушником! А каким именно – обучение покажет!

Я себе представлял обучение как нечто схожее с тем, что слышал из рассказов матери: с бесконечными зубрежками уроков, строгими наказаниями со стороны учителей и воспитателей, четким распорядком дня по часам, пыльными классами, где ученики будут слушать о вечных истинах и постигать науки. И не страшно, что теологию мог преподавать человек, готовый продать своего ближнего, а риторику – тот, кто дома, в часы свободные от преподавания, ругал жену и мать своих детей последними словами. «Главное, чтобы была соблюдена буква». Так повторяла мне мама. И в нашем деревенском классе при церковном приходе я постигал первые азы того, что именовалось правдой жизни.

– Тут ты позабудешь о том, чему и как тебя учили, – заверила прекрасная дева.

Дни проходили за днями, а обучение не начиналось. Я бегал с мальчиками и девочками своего возраста по лугам и полям живописнейшего местечка – Фиалковой Долины. Взрослые или шествовали неподалеку, редко когда вмешиваясь в наши игры, или сидели на увитой лозами лавочке под кедровыми деревьями.

Мелькали часы, дни и недели. Игры становились все более затейливыми, а наши приключения – все более смелыми. Мы исследовали окружающий нашу долину лес, лазали по деревьям, плескались в реке с чистой и ледяной водой, придумывали за день разные истории. Взрослые иногда отрывались от своих бесед и всегда уместно заводили речь о том, что нас увлекало: будь то жизнь растений, животных, трюки при карабканьях по дубам или сложности того, как развести огонь, не имея ничего под рукой, или как заштопать порванную одежду без иглы и нитей.

А когда солнце садилось, мы садились в круг у большого лагерного костра и с придыханием рассказывали, каждый в свою очередь, о том самом интересном и поразительном, что он узнал за день. Все слушали рассказчика с замиранием, ведь это был не сухой доклад по заданной теме, а самое живое, что трогало и пленило юную душу. Каждый вдохновлялся историей, задавал вопросы и незаметно для себя обогащался такими знаниями, о которых и не думал. Кого-то интересовали названия трав и кустарников, из чего внутри состояли деревья и почему они молчали; кто-то следил за движением солнца по небосводу и пленялся атмосферными явлениями, кто-то говорил о том, как он с каждым разом все легче преодолевал лесные тропы, как видел олененка и состязался с ним в беге, пока мама-олень не прискакала и не пригрозила ему веткой раскидистых рогов. К каждой из таких историй взрослые неизменно добавляли свой рассказ из личного опыта, дополняя наши познания таким образом, что они ширились и углублялись, не нуждаясь в зубрежке. Мы, сами того не замечая, потом долго еще обсуждали и между собой, и наедине, в тиши размышляли, вновь и вновь повторяя слышанное, продумывая его, переваривая.