Многие способные любить люди страдают от этой способности, а многие неспособные, соответственно, от неспособности… Мой выбор – холодность. Лишить себя чего-то прекрасного, да ещё и добровольно? Да, без сомнений. Слишком часто это прекрасное выедает душу, как ворона орех. Холодность прекрасна. Впрочем, это мнение того, кто никогда не был холоден.
На этот раз мои глаза были закрыты и чёрный дым не щипал их.
Я подходил к дому одноклассницы. Она была рядом. Обшарпанные качели – грустный символ детства, которое ушло навсегда. Первый этаж, скрежет лифта, скользкая плитка, железная дверь подъезда, но ещё без домофона, который поставят через пару лет. Перила издают гулкий звук, если сильно дёрнуть их или ударить ботинком. О! В те годы у меня были отличные ботинки серого цвета. Шик! Я весь продрог. Упс… Какие смешные у меня перчатки, хорошо хоть не мамины варежки. Почему я вообще бросил носить ботинки? А вы, дорогие читатели, какую обувь предпочитаете?
Потолок опален спичками, а на стене порнографическая картинка, изумительно искусно нарисованная коричневым карандашом. Пахнет подвалом. Ещё тут повис, будто призрак, особый, ни с чем не сравнимый запах, который есть только в этом большом, страшном, доме-коробке. Домик, дом, домина… Он будто сошёл с тревожных картин Малевича и поселился над шумным проспектом не самого маленького города.
Мы гуляли зимним, морозным вечером, рядом с одним из городских замков, после вернулись назад на троллейбусе. Транспорт битком набит людьми. В вечернем освещении троллейбуса их лица будто сморщенные гармошки, старые кошельки, бока слонов.
Она в сером пальтишке, у неё голубоватые глаза, золотистые волосы, смешные веснушки. Свет жёлтый, тревожный, слабый. Я опускаю голову вниз, делаю глубокий вдох. Вот и он, этот неловкий момент, который всё ещё сидит в навязчивых воспоминаниях. Сердце стучит быстрее… Почему тут так скользко? Скребу подошвой ботинка по горчичной коже напольной плитки. Полумрак, тишина, мы тоже говорим приглушённо, плавно. Ещё стоим на первом этаже, она холодно произносит: «Спасибо, что проветрил меня». Вот! Вот он! Вот именно в этот момент нужно её поцеловать. Даже спустя столько лет это почему-то не так просто, даже для взрослого мужчины, которому снова пятнадцать лет. Пальцы похолодели… И всё же я делаю шаг к ней.
«Омела очень долго сопротивляется смерти».
Поцелуй далеко не такой приятный, каким его можно было вообразить, но всё же это победа. Мне немного стыдно перед Алей, но ведь всё вокруг лишь фантазия. Гештальт закрыт! Белый свет заливает пространство и… Стоп! Я не вернулся под мост. Что это за место? Небо? Что с этим небом? Красное небо, это что-то нереальное… Такой цвет не может быть в природе и солнце… Два солнца… Нет! Целых три!
Передо мной некое подобие мелового карьера, по краям его расставлены какие-то индейские вигвамы. Карьер залит водой – большое озеро в горном ущелье. В центре синеватой, водной глади, деревянный, плавучий дом, украшенный резными фигурами. Хах, сделано по образцу миниатюрных хаток в детском саду.
– Тет, – позвал меня голос Альфы, – где это мы оказались?
Да, моя милая спутница тоже здесь. Но здесь это где? Где мы действительно оказались?
– Кажется, Пастего дала сбой, – медленно проговорил я. – Мы не вернулись домой… Какая-то параллельная реальность, похожая на нашу.
