Читать онлайн Евгений Асноревский - Пастэго

Тёплая, золотая осень… Мужчина и девушка стояли рядом с высоким, серым мостом, у берега довольно широкой реки. Слева от них, на некотором расстоянии, прятался в переливчатой, голубоватой дымке, город, в панораме которого выделялись два замка на высоких холмах, изящные колокольни христианских церквей и скучные, неуклюжие прямоугольники бетонных высоток. Перед их лицами, посреди волнистого водного шёлка, находился небольшой, зелёный островок, способный полностью покрываться водой в дни половодий.

Двое наблюдателей были облачены в умеренно тёплые куртки, симпатичные шапки и перчатки, тёмные штаны. Одним из этих наблюдателей был я – Магистро Тет (Magistro Tet). Спутницу мою звали Альфа Саванто (Alfa Savanto). Мы смотрели на островок, а там появлялись быстрые, как молния, выдры.

– Пойдём, Тет, – сказала она, глядя на меня выразительными и немного смешливыми глазами, в которых почти каждый мог бы прочесть лишь слегка затаённую нежность. – Пришла пора для наших уроков.

«Что может быть лучше уроков, – подумалось мне, – когда ты учитель, а не ученик».

Однако Альфа любила быть ученицей. И вот мы уже сидели в моём доме. Интерьер в стиле лофт и умопомрачительный сад за старыми окнами… Тут у меня были яблони, и сирень, и груши, и тополя, и вишни, и крыжовник, и зелёная травка с цветами. На самых высоких деревьях – целая куча омелы. Порой её вечно зелёные щупальца падали на дорожки сада… Вырванные ветром они были обречены на смерть, но ещё невероятно долго сопротивлялись ей, даже если землю покрывал белый, хрусткий снег.

Оказывается, у омелы есть ягоды. Пока она висит на дереве рассмотреть их весьма сложно.

– Люблю твою самодельную мебель, – шепнула Аля и рассмеялась.

Милашка удобно устроилась на диванчике. Рядом красовались самые разные подушки: некоторые с довольно сложной вышивкой, а другие из гладкой, красивой ткани. Все эти мягкие штуковины создали хозяева квартиры.

– Сыграем в шахматы, Аля? – спросил я и улыбнулся.

– Конечно! – быстро согласилась она и резко наклонила голову на бок, при этом её волосы соскользнули на грудь.

Я – весьма посредственный шахматист. Очень даже малоискусный. Но всё же смог обучить Алю. Она замечательно понимала игру и грозилась уже в скором времени превзойти учителя. Думаю, все шансы у неё действительно были. Учить её – невероятное блаженство. Что может быть соблазнительнее думающей женщины, которая сидит на твоей постели, склонившись над доской с маленькими, блестящими фигурками, гладкими, такими приятными на ощупь… Гладкие фигурки, шершавая доска со старым, истёртым лаком, молодая девушка… Их так и хочется погладить!

Эй, что вы там говорите? Никогда не думающая, голая женщина, без всяких фигур, кроме её собственной, гораздо соблазнительнее той, что я сейчас описал? Хм… Так действительно скажут многие мужчины, если, разумеется, вдруг решат говорить честно.

«Я верен тебе, дорогая, потом что люблю» – стандартный вариант псевдоправды. Подают, как благородное и возвышенное признание. Однако если бы сказитель был искренен, то сказал следующее: «Я верен тебе, благоверная, ибо голливудская актриса мне не достанется. Даже твоя более сексапильная подруга Дана меня бортанула, и вот мы в браке, чмок-чмок, но стоит чему-то гораздо более лучшему стать для меня доступным, и ты получишь отставку».

Почти все хоть раз думали, что не выдержат некую суровую правду, но почти все её выдерживали, и лучше всего обычно те, кто привык к неотвратимым испытаниям с детства. Что вообще значит расхожая фраза: «Я этого не выдержу». Вряд ли у тебя остановится сердце от информации о том, что муж вторгался в организм другой женщины, даже если ты всё ещё любишь изменщика. Ты наверняка выдержишь то, что якобы не выдержишь – не ври себе, чтобы потешить невроз. Испытание обычно страшнее перед его началом, чем в самом процессе, хотя, посадка на кол, вне всякого сомнения, составляет одно из исключений для данного правила.

После этого замечательного, капельку хаотичного, отступления, вернёмся, наконец, к моим словам и вкусам.

Я всегда был перверсивным: женщины с мощным мозгом представляются мне горячими. Особенно в том случае, когда при мощном интеллекте у них ещё и ангельская внешность.

Кто, впрочем, скажет, что есть ангельская внешность? Это когда дама похожа на одну из скульптур в нашем главном костёле? Или на куклу? У неё модные нынче губы, которые как будто долго били ракеткой для пинг-понга, пока те не приобрели нужную форму? Пам-пам-пам.

Но кто такой этот Магистро Тет, чтобы судить. Он, то есть я, как раз никогда не забывает: вкусы бывают разными. Можно не говорить: фильм чепуха, книжица тупая, девица страшная, а вместо этого корректно сообщать: «не в моём вкусе». Впрочем, вернёмся к игре!

– Детский мат уже не пройдёт, да? – спросил я и резко приподнял брови.

– Это факт! – уверено заявила Аля, кусая губки и потирая свои ладошки.

– Ну что ж, – ответил я девушке. – Попробую показать испанскую партию, хотя я, честно говоря, держу в памяти лишь название, что вот, мол, что-то там испанское в этих шахматных дебютах навострено.

– Я могла бы быть испанкой, – проговорила моя весёлая партнёрша по шахматам.

– Испанки зачастую какие-то слишком шумные, по крайней мере на мой вкус, я скорее любитель тишины, чем воплей без причины. Есть время для шумных дел, когда можно послушать метал, постучать кроватью, или поорать в лесу прозвище данное шефу, но тишина, абсолютно точно, одна из прекрасных вещей, данных насельникам этого глупого мирка, – заявил я, снимая с доски слона, которого проморгала Альфа.

– М-м-м-м, ну-у-у-у вот, – жалобно промычала девушка и сделала грустную гримаску.

– Я не могу возвращать фигуры, я ведь выстраивал какую-то комбинацию, чтобы ты зевнула своего слоника, да и вообще, как можно выиграть, если вечно поддаваться.

– Ну, ради меня-я-я-я, – прошептала Аля и сложила ручки на груди. – Я сделаю всё, что ты хочешь!

– Съешь при мне банан? – спросил я абсолютно серьёзно и немного возвышенно, как будто читал проповедь в храме.

– Ты вот прямо только этого хочешь? Реально? – уточнила шахматистка.

– На кухне есть связка бананов, – пробасил я. – По банану за возвращённую фигуру, пешки не считаются.

– Договорились! – тут же согласилась оппонентка.

Вскоре я проиграл, а победительнице предстояло съесть три банана.

– Так почему ты могла бы быть испанкой? – спросил я, внимательно глядя на свою музу, которая готовилась съесть упругие, продолговатые фрукты.

– Ты наконец-то научишь меня писать книги, иль нет? – весело поинтересовалась девушка.

Я издал смешок.

Литература – сок жизни, особенно необходимый отдельным юным умам. Теперь, когда даже смешной человечек, с одной извилиной в голове, имеет возможность доносить светлые мысли до широкой аудитории, просветительская функция литературы несколько размыта. Во втором тысячелетии найти хороший новый роман, примерно как найти настоящую жемчужину среди пластмассовой бижутерии. Слышите? Это всё то же самое – о времена, о нравы. Раньше было лучше. Старинная, смешная песенка, повтор из поколения в поколение. И всё же, никогда ранее приток литературных неофитов, соблазняющих читателя хроникой похода шаблонных до боли дам и кавалеров – ментальных близнецов кухонных литераторов, не был таким огромным. Массы писак, которые захламляют эфир тяжеловесными, как двигатель самосвала, поделками, заполонили интернет. Это историческое событие!

– Ну да, – произнёс я тихо, нежным голосом. – Напишем вместе книгу, про какое-нибудь путешествие в иную реальность, в которое можно отправиться через городские порталы, короче говоря, что-то вроде городского фэнтези. Не супероригинальный сюжет, но сойдёт.

– Я боюсь объесться тремя бананами, я ведь позавтракала, – вдруг провозгласил мой прелестный гроссмейстер.

Я манерно вздохнул и хлопнул в ладоши.

– Ну что ж, – слова были сказаны очень печально, – не буду же я пихать в тебя бананы насильно. Можешь скушать всего один. Начинайте, паненка.

С этими словами я подпёр подбородок кулаком и пристально всмотрелся в лицо смеющейся компаньонки.

Весёлое журчание воды в небольших водопадиках… Долина ручья каким-то странным образом оказалась в самом центре довольно большого города (во всяком случае большего, чем столица Швейцарии). Люди обустроили это земное заглубление. Дорожки, вымощенные шершавой плиткой, ажурные бортики перил, изуверски отяжелённые «семейными» замками (Мария плюс Марек равно Вместе навсегда). Бронзовые статуи. Дворец восемнадцатого века, с высокой, черепичной крышей, который расположился неподалёку от провала долины. Между дворцом и одной из центральных городских площадей – мост с большой аркой, которая как бы всасывала в себя ручей, песчаные бережочки, извилистую дорожку с той самой плиткой из шершавого бетона.

Идти, шуршать цветными листьями, стараться не облизывать губы. Частички древесной мозаики щедро рассыпают клёны, которые высятся по краям долины, как гигантские брокколи. Газон – географическая карта. Бесчисленные, многообразные по форме и цвету, летающие странники, дети древесной кроны, закрыли собой поверхность земли, сотворив пестрейшее, лоскутное одеяло. Не хватает только меридианов с экватором.

Зато тут есть умиротворяющее, низкое небо, яркое, холодноватое светило, натуральный простор между каменными ларцами особняков. Свежий ветер с лёгким запахом гниения… Парочка с ребёнком, велосипедист. Тихо, спокойно, но где-то, в это время, происходят драматические события. Хомо сапиенсы убивают, пытаются убить, сжигают дома со скверами, бьются, чтобы спасти их от огня.

Я же просто иду. Слышу в ушах музыку армяно-американской группы. Рядом со мной двигается Аля.

Мы подходим к упомянутому ранее мосту. За ним будет ещё один мостик – более старый. Нас интересует первый. Он довольно широкий. Войдя в его таинственную арку можно увидеть множество «дуговых рёбер». Бетонные косточки надёжно держат неуклюжий, массивный мост на своих изогнутых, натруженных спинах. Слева от нас, между этими рёбрами, двенадцать просветов, справа – восемь. Мы проходим под мостом, затем какое-то время сидим на разрисованной маркером, тёмно-коричневой лавочке.

Стучу костяшками по деревянной спинке, там, где бывшая сосна слегка нагрелась от солнца. Росла себе, год, два, пять. Круг бытия! Под скрежет пилы, рабочий заканчивает цикл произрастания хвойной грации. Потом труженики коммунального хозяйства делают из сушёных костей, в которых когда-то бежали соки, тлела жизнь, что-то относительно удобное для человеческой задницы. Дерево умерло, но я несколько живее лавки. Поэтому рад, что теперь на мёртвом сиденье примостились соблазнительные ягодицы моей спутницы, обтянутые плотными, серыми штанишками, а кроме того, гораздо менее интересная, мужская задница – моя.

– Как тут всё-таки хорошо, – вздыхает Аля.

– Это да, – соглашаюсь я, а потом неожиданно для собеседницы добавляю. – Ты бы хотела умереть именно сейчас? Вот именно в этот конкретный момент, когда тебе замечательно, спокойно? Просто закрыть глаза, больше никогда не открывать? Очевидно, что дальше нас, как всех на свете, ждёт ещё много печальных событий, так не лучше ли перебить симфонию на одном радостном, мажорном аккорде?