Как же здорово здесь! Он не выцвел, покоясь
под небом,
Старый пруд за селом, мой Байкал, мое озеро
Рица…
В ожиданье машины с продуктами, главное,
с хлебом,
Новость в городе вызнав, говорила вчера
фельдшерица:
«Да, с армяном… Ашот… родила еще в прошлое
лето…
Представляете, бабы, а мы и не знали доселе!
Ну так вот, узнаю: поместила в приют Виолетта
Годовалую дочь. Как порушило времечко семьи!
Да, он выгнал ее… Опростала, как водится,
брюхо.
И – трава не расти! Эх, взглянула б на дочку
мамаша!..»
И мне вспомнилась тотчас Виолеттина мама —
Надюха,
Девка с горькой судьбой, раскрасавица сельская
наша.
От ее красоты не укрыться, бывало, не деться.
Равнодушно смотрю на дурацкие конкурсы
в мире.
Каюсь, сам пацаном на нее я любил заглядеться.
Она старше меня была года на три, на четыре.
Нет, пожалуй, на пять. Ведь она же ровесница
Нине.
Ухажеры вились возле тихого домика крали.
Вон их дом край села, если можно назвать будет
ныне
Домом ребра стропил, потому как железо украли.
Соблазнив неземной красотою иных побережий,
На крутой иномарке, на белого цвета «Тойоте»
Девку попросту выкрал однажды кавказец
заезжий.
Надя крикнула всем, уезжая: «Здорово живете!»
Ей «останься!» кричали, но были мольбы
бесполезны
И трава-мурава затянула тропинку к порогу.
Год назад умерла от какой-то тяжелой болезни.
Виолетта рожала, а Надя преставилась богу.
Все о Наде и дочке я узнаю за чаем у Нины.
Память детская вновь унесется далеко-далеко.
Надо б завтра проведать глухие ее Палестины.
Я ведь сам пацаном там порою крутился у окон.
