Пастух и Ткачиха - страница 10

Со временем он извиняется за нелюбезный отказ и читает ей письмо. Это уведомление об увольнении, адресованное ее матери. Бедная старушка трижды в неделю подрабатывала в кафе уборщицей. Начальник Ай-Фе уволил ее без церемоний, указав, что она может поблагодарить за неприятность свою дочь.

Ай-Фе спешит в кабинет. Гость остается один и пишет на столешнице стихотворение, громко скандируя:

Официантка возвращается. Она переоделась, и теперь на ней простое темно-синее ситцевое платье вместо яркого персикового шелка. Гость, поглощенный своими мыслями, этого не замечает. Он догадывается, что ее сдержанность с клиентами настроила против нее начальника. Он хочет попытаться замолвить словечко за мать и защитить дочь с помощью фривольной лжи. Так уж устроен мир.

Она с улыбкой благодарит его за добрые намерения. Она не хочет оставаться со старым сводником (она вежливо называет его «старым богом луны»), она хочет подыскать себе и матери другую работу. Желательно, на заводе, где будет больше поддержки со стороны коллег. И она просит гостя искать не забытья, а ясности. Так уж устроен мир, и поэтому он должен измениться.

Их диалог принимает неожиданный оборот. Речь девушки теряет поверхностную утонченность, характерную для общения с клиентами, и становится освежающе грубой и просторечной. Речь мужчины теряет напускную мрачность, открывая истинно трепетную душу. Жаждавший наслаждения циник становится понимающим человеком, а предмет его низменного вожделения – деликатной утешительницей. Официантка и гость покидают кафе как соратники.

Режиссура Нью-Ланга придала спектаклю про полупустое ночное кафе насмешливо‑меланхоличную атмосферу, и из-за этого внезапно сверкнула уверенность. Зрители – в основном, торговцы, студенты и студентки – смотрели, затаив дыхание. Их бурные аплодисменты не только выражали благодарность, но и ясно демонстрировали политические убеждения.

Но величайшим успехом Нью-Ланга стали слова известного пожилого критика Чэнь Бо, чей острый язык вызывал в литературном мире Китая ужас и восхищение. Когда один известный писатель похвастался, что освещает в своем новом журнале абсолютно любые темы, «будь они огромны, словно Вселенная, или тривиальны, как муха», Чэнь Бо лаконично сказал: «Он поймал муху, но от него ускользнула Вселенная». И этот Чэнь Бо подошел к Нью-Лангу и столь же лаконично заявил:

– Теперь у нас наконец появился китайский театр.

Подошел еще один пожилой человек и любезно представился молодому режиссеру. Это был профессор Ву Сянь-Ли, знаменитый исследователь Гете, который учился в Германии, а теперь стал директором средней школы Ми-Лу. Он поздравил Нью-Ланга и похвалил постановку – как он выразился, из короткой одноактной пьесы получились своего рода «Бог и баядерка» наоборот. Потом он рассказал про постановку «Ночлежки»[1] Горького в Мюнхене.

– Очень подошло бы такому режиссеру, как вы. Если захотите попробовать – большой зал школы Ми-Лу в вашем распоряжении.

Нью-Ланг с благодарностью поклонился. На его узком лице отобразилось испытующее выражение мягкого упрямства.

Ванг Бо-Ченг и его коллеги-грузчики добились пятипроцентного повышения зарплаты и возобновили работу. Нью-Ланг иногда видел, как он идет по широкой шумной улице Эдуарда VII, тащит на спине тюки разноцветного шелка и напевает древнюю жалобную песню китайского носильщика. Глубокое презрение, с которым он реагировал на случайные столкновения с белыми колониальными денди, служило для Нью-Ланга постоянным источником воодушевления. Как истинный китайский пролетарий, Бо-Ченг считал каждого человека хорошим, а значит высшим, либо плохим, а значит низшим. Железные кулаки его не волновали, даже если он – на данный момент – не мог им противостоять.