Пастух и Ткачиха - страница 12

Особенно горячо зрители жаждали критики семьи и общества. Китайцы двадцатого века были по-своему героями Ибсена – не меньше, чем европейцы века девятнадцатого. Нью-Ланг открыл для себя новую китайскую драму, и через несколько лет ее автор получил известность на обоих берегах Тихого океана. Она называлась «Гроза», и это была современная семейная трагедия. Подобно «Призракам» Ибсена, она показывала, что вся красота человеческих отношений – родительская, детская, супружеская любовь – увядает и вырождается, пропитавшись ядом социальной несправедливости.

Нью-Ланг нагрузил себя таким количеством работы, что это казалось технически невозможным. Он несколько недель руководил повторными показами «Ночлежки». Бессонными ночами переводил на китайский чеховскую драму «Дядя Ваня». Разучивал с труппой «Грозу». Ему нередко приходилось разбираться с ссорами и ревностью среди актеров. Небольшие столкновения происходили постоянно, особенно вокруг Шу-Пинга. О его тяжелом характере знали все. Прекрасная тетя Ма Дшин-Лан любила рассказывать, как семилетним ребенком он прибежал к ней в слезах: «Цзю-Цзе оскорбил меня – я сказал, что он черепашье яйцо, а он ответил: ты тоже!»

Нью-Ланг умел разрешать конфликты, как никто другой. Бодро улыбаясь, он находил выход, избавляющий обе стороны от позора. Даже у Шу-Пинга не осталось поводов для насмешек, что еще сильнее внутренне ожесточило его против «коммуниста».

– Нью-Ланг, – сказал Кай-Мэнь, – так больше нельзя. Ты себя изматываешь.

– Чем больше я работаю, – ответил Нью-Ланг, – тем меньше вижу своих достопочтенных домочадцев.

– Несмотря на все твое сопротивление, твоя жена снова беременна, – заметил Кай-Мэнь.

– Да, рыбка Ванг-Пу, – ответил Нью-Ланг с меланхоличным смешком. – Но когда я затеваю с ней игру лунных бурь, я всегда думаю: ну вот, ты снова выполнил заповедь своего отца.

«Гроза» стала лучшим представлением труппы Мэй-Хуа. Цзай-Юнь в роли пролетарки Си-Пин, бывшей любовницы промышленника Цзю Бо-Юаня и невольной хранительницы трагических тайн, преобразовала и кристаллизовала порывистую юность в седую грацию и мучительную осторожность. В зрительном зале прорывались сквозь панцирь древнего самообладания стоны и рыдания, возгласы негодования и бурного восхищения. Два представителя Х. А. М. – Христианской Ассоциации Молодежи – предложили Нью-Лангу большой зал своего главного здания для следующей премьеры.

Эта помощь подоспела как раз вовремя. На них наконец обратила внимание полиция. Благодаря азиатской нерасторопности, достаточно поздно. Под защитой могущественной иностранной организации труппа почувствовала себя немного увереннее.

Теперь Нью-Ланг захотел поставить «Дядю Ваню». Кай-Мэнь взял на себя организационные и технические вопросы и старательно их решал, но неохотно, со скупой скромностью рассуждал о литературных и художественных аспектах, хотя понимал в них больше многих. На этот раз он вмешался и спешно предупредил насчет «Дяди Вани». Произведение непростое, недостаточно острое и местами непонятное нерусскому зрителю. Нью-Ланг упорствовал. Он вычитал в драме Чехова идею, которая очень ему понравилась:

«Вы, народ, жалуетесь, что богатые люди счастливы за ваш счет. Вы ошибаетесь. Они из-за вас несчастны».

Еще его привлекла фигура профессорской дочери Сони, некрасивой девушки с трогательно храбрым сердцем. Ему, пропитанному культом красоты древних китайских традиций, казалось странным и притягательным ставить на первый план некрасивую женщину. Цзай-Юнь с энтузиазмом подхватила эту идею и малевала на изящном лице одну уродливую гримасу за другой.