– Я хочу оставить его здесь на всякий случай. Придёт на помощь, если она понадобится нам, пока мы не ушли слишком далеко. Трупы здесь свежие, значит, хоть засады нет, убийцы могут быть где-то поблизости.
– Разумно, – похвалил меня спутник. – Пойдём.
Мы не стали медлить, и вновь сойдя в лесок, двинулись вдоль главной дороги. А меньше чем через четверть часа пути оказалось, что я была права. Глубже в лес, по правую руку от нас, шумела лихая охота.
Охота на человека.
Грубая брань, свист, смех, улюлюканье… похоже, этому человеку удавалось скрываться от преследователей уже довольно долго. Их это веселило, раззадоривало и злило. Когда они настигнут жертву, ничего хорошего её не ждёт.
Арчи юркнул в поросший кустами овражек. Я поспешила следом. Замерла. Сосредоточилась. Мысленно обратилась к оставленному у разбитой кареты живому мертвецу, чтобы он приблизился. Вовсе не хотелось сражаться собственными руками с кем-нибудь из разбойников, если нам не посчастливится привлечь к себе их внимание.
– Гляди, – мекнул Арчи.
На поляну выскочила растрёпанная девица в разодранном, когда-то дорогом, платье, и, спотыкаясь, кинулась бежать, едва разбирая дорогу, прямо в нашу сторону. За ней по пятам, рассыпавшись, как горошины в решете, следовала толпа разгорячённых бандитов.
– Ату её! – крикнул кто-то.
– Не уйдёт, сладкая!
И смех. Жестокий и мучительный.
– А девочке-то конец, – проговорил Арчи, когда вся толпа пронеслась мимо. – И пренеприятнейший. Лучше б она там, у карет, сама от приступа дух испустила, чем так.
– Ничего ей не будет, – сказала я, чуть подумав.
– Хочешь вмешаться?
– Нам по пути.
Мой ходячий мертвец как раз прибыл. Обутые в кованные сапоги ноги месили влажную землю у ручейка близ нашего оврага. Я закрыла глаза, позволив себе видеть мир его неживыми глазами. Труп воина, обнажив меч, двинулся вперёд, сквозь кусты и деревья, туда, откуда доносились голоса, смех и возня.
– Укусила тебя, Рыжий?
– Будешь знать!
– Стерва!
– Сладкая…
Разбойники грудились кучей. Кто-то пытался отдышаться, кто-то просто стоял, заливаясь дурным, противным смехом, кто-то скинул портки, готовясь, а целая толпа негодяев уже расправлялась с пойманной девицей. Платье разорвали, хватали за руки, волосы, бёдра, срывали туфли, мяли пышную вывалившуюся из корсажа грудь. Словно сырое тесто перекатывалось между грубых грязных пальцев.
Никто из этих возбуждённых яркой погоней, тупой похотью и низменной алчностью до чужих страданий людей не ждал, что их развратное веселье прервёт здоровяк с обнаженным мечом наперевес.
Умертвий рубил без разбору, страшно размахивая мечом во все стороны. Кого-то из тех, кто успел оголить зад, он рассёк пополам, кому-то отрубил руку, другому ногу, а самого его ничего не брало – ни мечи, ни кинжалы, ни тяжелый арбалетный болт.
Нашпигованный снарядами, истерзанный лезвиями там, где не закрывали доспехи, живой мертвец размахнулся, и махом снёс голову последнему, кто не успел пасть или спастись бегством. Тому, кто уже навострился было совокупляться с беглянкой, когда началась резня, да не успел. Голова отлетела в сторону, кровь фонтаном хлестанула вверх, заливая обнаженный живот, грудь и остатки платья жертвы.
Она, и без того заливаясь глухими, лающими рыданиями, даже не смогла вскрикнуть. Спихнула с себя тело, подобралась, и, завывая, отползла к широкому стволу растущего рядом дерева, под которым едва не лишилась своей чести.
