Эпиграфом к празднику был пушкинский «Пророк» – декламация преподавателя словесности Ефрема Ливотова. Потом стихи Державина читал черноокий красавец с шестого курса. Его ликующий баритон обворожил девиц Мариинского училища и гимназисток.
– Как фамилия этого Аполлона? – спросила ректора Климента мать игуменья.
– Весьма простонародная и даже забавная. Он из крестьян, приписанных к Яблочинскому монастырю, – Побийволк.
– Что за нелепость! – Игуменья нахмурилась. – Поменяйте ему фамилию. Поищите повеличавей. Миротвореньев или, скажем, Вселенский… Громогласов!
– Так Вселенский или Громогласов?
– Вселенский, – сказала мать игуменья.
Звонкоприятная лира!
В древни златые дни мира
Сладкою силой твоей
Ты и богов и царей,
Ты и народы пленяла! –
вдохновенно раскатывал сладостные волны звуков Побийволк, не ведая, что отныне фамилия у него и благозвучная, и вполне благородная – Вселенский.
Чтеца приветствовали щедрыми аплодисментами. Побийволк поклонился, встал в ряды хора, и хор запел, да так, словно разверзлась бездна неба, осеняя слушателей сонмом сияющих звезд. Было исполнено молитвословие, сочиненное царем-юношей Федором Алексеевичем. Пели в унисон, с медлительною торжественностью, и такая великая, такая чистая вера звучала в слове, в гармонии слиянных воедино голосов, что казалось – это сама земля поет славу Творцу жизни.
Далее отец ректор сказал речь о духовной поэзии, были прочитаны переводы святого Романа Сладкопевца, и снова читали светские стихи. Вдруг из зала была предложена тема диспута: действие поэзии на женское сердце, женщина и поэзия. Желающих философствовать прилюдно не нашлось, но прозвучали поэтические откровения Каролины Павловой, Ростопчиной, Буниной.
Вечер заканчивал Вжибылович. Прерывающимся звенящим альтом, устремив глаза поверх голов в одну точку, юноша читал Надсона:
В тине житейских волнений,
В пошлости жизни людской,
Ты, как спасающий гений,
Тихо встаешь предо мной.
Последнюю строку Вжибылович почти прошептал, и зал замер, боясь не услышать сокровенного.
И, от борьбы отдыхая,
Снова готовый к борьбе,
Сладко молюсь я, рыдая,
С светлой мечтой о тебе.
Публика не могла смириться, что программа исчерпана. Полковница Московского его величества полка вышла на сцену и декламировала очень уверенно, с жестами:
Напрасно я ищу могучего пророка,
Чтоб он увлек меня – куда-нибудь увлек,
Как опененный вал гремучего потока,
Крутясь, уносит вдаль подмытый им цветок.
Стихотворение кончилось, и взоры обратились к отцу инспектору: неужели все? пора расходиться?
– Приглашаю дорогих гостей на чай, – сказал Тихон, и лица расцветила радость.
К чаю подали калачи, печенье, сотовый мед, но всем было дорого продлить чудесные минуты, озаренные поэзией.
– Поздравляю вас, отец инспектор, – подошла к Тихону игуменья Екатерина. – Стихи и молитвы на глазах преобразили юношество. Вы посмотрите, какой свет на лицах! Оказывается, наших детей могут окрылять не только прокламации и мерзкие тайны заговорщиков. Не оставляйте своего прекрасного начинания.
Преосвященный Гедеон взял Тихона за руку, прижал ее к своей груди и тихонько шепнул:
– Благодарю! Я от умиления плакал…
Подходили дамы, господа, говорили что-нибудь красивое, а полковница Московского его величества полка поднесла Псалтырь – переплет из серебряной парчи, с серебряной иконкой Спаса. Принялась упрашивать, чтоб отец инспектор тоже прочитал стихи.
