Все это для того, чтобы унизить его, вряд ли Тарбий бы сам расхаживал в таком виде, записывая свои нескончаемые поэтичные изречения. Порой Брутус находил его слог схожим на стиль эскурида Ментира, автора небезызвестного трактата “Гниль моей души”, это забавляло юного верара, и он быстро подавлял смешок, отгоняя мысли о том, будто Тарбий мог написать нечто подобное в юности, тотчас делая серьезный вид и записывая слова Принципа.
А еще настоящей напастью для него стала его белая форма. Учитывая специфику работы с чернилами и красками, вся она покрывалась пятнами тотчас, даже если привыкнуть к осторожному перемещению с открытыми чернильницами, следы письма на руках непременно пачкали ткани, если ненароком коснуться одежд. Поэтому писарь выглядел настоящей замарашкой, о чем Принцип постоянно твердил ему, делая замечания. У самого Тарбия одежды серые, так почему бы и для него не выделить что-то более темное, не такое маркое? Черное! Почему бы и нет?
Во вторых, лошадь ему не полагалась, как бы он в таком виде держался в седле? Этим он не особо отличался от обычных слуг из эльвинов, хотя много их выше по статусу и происхождению.
Им вообще больше повезло: столько времени с Паркеем Тарбием они не проводили и не таскали на себе парты.
Помимо этого груза спереди, в противовес полагались заплечные сумки, набитые бумагами, книгами и письменными принадлежностями до самого верха. Казалось бы, такая ноша не столь тяжела, как у рыцарей и их оруженосцев, но плечи к вечеру, когда он избавлялся от этого нелепого облачения, почти отваливались. Поход стал для Брутуса настоящим испытанием на выносливость.
Ну, и в третьих, Тарбий бы мог и сам записать все свои сочинения после, в спокойной обстановке, при свечах и с кубком вина, ведь некоторые вещи он не доверял его слуху и письму, делая все заметки самолично. Но, видимо, тот полагал – никакой такой спокойной обстановки не будет, а еще почему бы не давать работу тому, кто получает за это кров, еду и жалованье, еще и претендует на твой пост в дальнейшем? Или память начинала его подводить? Тарбий учил Катэля и Алесто, а еще прочих вераров, которые возглавляли самые разные гильдии Светоча – от герольдии до квестории.
Помимо обыденного недовольства Брутус тревожился об их походе и о том, что ждало орден в дальнейшем. Об этом Тарбий его писать не просил. А он побаивался спрашивать. Поэтому сам он не имел ни малейшего понятия об истинной цели этого похода. И это пугало.
Весть об атаке на Высьдом страшна и поразительна в самом скверном смысле. Никто не знал что делать. Даже сам Паркей Тарбий, только в отличие от иных, виду он не показывал.
Собирались они, получив весточку, быстро и как на войну. Взяли все, что только можно – от катушек ниток до палаток. Видимо, вернуться домой предстоит совсем нескоро.
– Пока что достаточно, – промолвил глава люксоров и жестом дал понять летописцу – нужно остановиться. Принцип не закончил свою мысль, а причиной тому стала женщина, подошедшая к ним. Она – белая точно облако, казалось, светится вся от макушки до пят. Брутус подумал, что она и не перестает дарить свет силы этому миру ни на миг. Какая растрата обладания! Ее кожа цвета молока, глаза – голубые озера, а волосы подобны белому золоту. Так выглядели многие верары, такие же, но менее выраженные внешние черты и у самого Брутуса, только примешались к его облику мощный и горделивый нос, точеные скулы и острый подбородок. Ну, и не сиял он настолько ярко, само собой.
