Случай с Корсаковым очень сильно задел самолюбие Екатерины. Сильно, но не больно – потом, когда все прошло, быстро забылось… Красный Кафтан, так напоминавший ей Сашеньку Ланского, помог охладеть ко всей этой истории. И вспоминала она о ней совсем беззлобно и без тени обиды… Корсаков променял ее – сначала изменил ей с Брюсихой, она простила, обвинив во всем подругу, но потом, когда он завел роман с графиней Строгановой, прощать не стала…
Это Орлова, буйного Григория она терпела, тогда ей нужно было опасаться и побаиваться, и она побаивалась… И великой княгиней стерпела, даже когда он, подлец, однажды пустил в ее постель брата Алексея… Попробовать недоступной плоти, как же, е…ал царицу! Ну попробовал, ну и что? Да, она стерпела тогда… Пришлось стерпеть и не подать вида… Как будто она и не поняла, кто в ту ночь потрудился в ее постели… Ну и что теперь Орловы? Гриша сошел с ума и умер, его и жалко, да сам виноват… Алексей сидит в Москве как надутая мышь. Там же и Корсаков.
Но что ни говори, Корсаков иное дело… Она называла его царь Эпирский. В профиль он действительно был похож на Пирра, как его изображали на древних камеях… Как был красив, как ловок и смел! И даже дерзок, но только в постели… И удержу не знал – в постели… А так ведь глуп.
Да, он променял ее – на Брюсиху, на Строганову, ну и что он теперь имеет? А у нее – Дмитриев-Мамонов, он поистине второй Ланской… И оттого в душе никакой обиды ни на Корсакова, ни на Строганову. А на Брюсиху – нет, не обида, а неприязнь, как к неопрятной кухарке… Ведь ходила в подругах… И много было сокровенного, женского… А влезла, как свинья в чужой огород…
Екатерина вспомнила, как вошла в спальню и увидела Брюсиху, стоящую на четвереньках, с задранными на спину юбками и Корсакова сзади со спущенными панталонами… Ах, он был красив и хорош, и изящен – словно молодой греческий бог – даже в ту минуту… Но Брюсиха, подлая тварь, стоя на четвереньках, с лицом, млеющим от удовольствия и натуги, словно она справляла нужду… Было в ней что-то скотское, именно скотское, она даже не сообразила, смутиться или испугаться…
Екатерина тогда не сдержалась и назвала обоих «скотами». Скоты и есть… А потом, когда Брюсиха, с ухватками базарной товарки, пыталась сделать вид, что ничего особенного не произошло, чего, мол, не случится между подругами, она указала ей на дверь, не произнося ни единого слова. Как она перепугалась! Еще бы! Случись такое с Елизаветой или с Анной Иоанновной… Брюсиху она негласно выслала в Москву. Не в Сибирь, не под кнут, не с рваными ноздрями…
Правда, высечь ее все-таки высекли… Не на площади, не кнутом, а в тайной комнате Шешковского, розгами, исполосовали жирную задницу, опустив эту задницу в хитроумном кресле в подвал… Как она орала, сначала от неожиданности и удивления, а потом от боли… Теперь вряд ли она подставит кому-нибудь свои жаждущие телеса; интересно, как она объяснила все своему Брюсу, если тот, конечно, имел случай обнаружить порчу супружеского имущества…
Когда две женщины вхожи в интимные дела друг друга, обе должны соблюдать особый такт, а если одна из них – императрица, тем более… Начиналось все с шуточек Брюсихи, с разговоров о том, что «надо уметь попользоваться мужчиной», а потом незаметно она перешла границу дозволенного и закончилось все именно по-скотски…
И это все не случайно, она давно подозревала, что Брюсиха, сестра Румянцева, незаконного сына Петра I, потихоньку пытается поставить себя на равных… А Корсаков был хорош, замечательно хорош… Но потом явился Ланской и она благодарила Бога, что привелось расстаться с Корсаковым, как он ни красив…
