И Рук увидел, как ошейник пронизала судорога. Под чешуйчатой кожей пробежала рябь, словно живая змея стянула кольцо и замерла.
Все смолкли. Под потолком билась попавшая в фонарь бабочка, колотилась хрупкими крылышками о высохшую чешую.
– Что это? – спросила наконец Бьен, не сводя с ошейника темных глаз.
– Мой аксоч.
– И что же такое этот аксоч? – негромко поинтересовался Рук.
– Знак благосклонности, – звенящим от гордости голосом ответствовал вестник, – в глазах моего Владыки.
– Он… – Бьен запнулась, не зная, как спросить. – Он живой?
– Пока я жив, жив и он. Он питается моей силой.
Рук с отвращением рассматривал мясистое кольцо. Дельта служила обиталищем десяткам существ, питающихся живой плотью: кишечным мухам и летним глистам, мясным кукольникам и глазным осам… Жуткие, омерзительные твари, и все же они, вгрызавшиеся и внедрявшиеся в тела, всегда представлялись Руку естественными. Они, как все живое в дельте, нуждались в пище и стремились оставить потомство. А эта штука на шее вестника, этот его аксоч был каким угодно, только не естественным, и вовсе не живым, а извращенной пародией на живое.
– А что бы ты почувствовал, если бы умер твой Владыка? – спросил Рук.
Раненый поднял палец и погладил чешую аксоча. Со лба у него текло, кожа в свете фонаря была мертвенной, но он улыбался, словно святой, узревший свое божество.
– Аксоч соединяет меня с ним. Так я ощущаю его милость и неудовольствие. – При слове «неудовольствие» по лицу раненого прошла тень и тут же растаяла. – Я и теперь его чувствую.
Бьен оглянулась на Рука – тот мотнул головой.
– Что именно ты чувствуешь?
– Его мощь. – Мужчина содрогнулся, закатил глаза. – Я чувствую, как он несется сквозь камыши, я чувствую, как бьется кровь в его жилах. Он нетерпелив. Он охотится.
– На кого охотится?
– На ваших богов.
Рука от этих слов пробрал холод.
– По-моему, ты говорил, что Трое нужны ему в союзники, – заметила Бьен, нахмурившись.
Вестник встряхнулся, избавляясь от овладевшего им видения, и устремил на женщину горячечный взгляд.
– У него нет союзников, он – Первый. Ваши боги склонятся перед ним, или он порвет их на части. Вот сейчас он преследует…
Аксоч дернулся.
Раненый распахнул глаза.
– Прости, Владыка, – забормотал он. – Мне было повелено нести весть, славить тебя…
Ошейник изогнулся и стал сжиматься. На шее вестника вздулись жилы. Лицо стало наливаться багрянцем. Он поднял руку к аксочу – и отдернул, как от ожога.
– Прости, Владыка, – с кашлем выдавил он. – Убей меня быстро. Заткни эту негодную глотку…
– Что происходит? – не выдержал Рук.
– Он его душит, – огрызнулась Бьен, пытаясь поддеть ошейник, но палец не проходил.
Глаза вестника выкатились, налились слезами.
– Держи его, – рыкнул Рук, выхватив поясной нож.
Бьен бросилась к вестнику, прижала его к кровати.
Тот разевал рот, но кашель глушил обрывки слов. Из последних сил он попытался оттолкнуть Бьен, которая, крепко обхватив его за плечи, навалилась всем весом. Рук работал ножом, но вестник мешал ему, отбиваясь, а аксоч был тверже двадцатилетней лианы-душительницы. С топором в руках он бы справился, а нож, хоть и остро отточенный, только бессильно царапал чешую.
– Скорее, – прошипела Бьен.
Рук торопливо пилил. Вестника скрутила судорога, и нож, сорвавшись, резанул его по плечу.
– Он умирает! – воскликнула Бьен.
Рук покачал головой, выпрямился, выравнивая спертое дыхание. Из распухших губ вестника вывалился синий язык, лежащие вдоль тела руки больше не вздрагивали. Аксоч продолжал сжиматься, пока не врезался наполовину в кожу и плоть шеи, а потом замер.
