Пока их везли, мать держала Жеку за руку и не отводила от него испуганных глаз. Он старался не стонать, успокаивающе гладил ее руку и лишь иногда замирал, когда мука становилась невыносимой.
– Здесь было? – спросил Рэнди, отжимая пот с бороды. – Или там? – он неопределенно махнул рукой в сторону.
– Там, – простонал Джек, – дома.
Сквозь боль он удивился, что сказал «дома», а не в «old country»4, как делал многие годы, убеждая себя, что никакого дома там больше не существует.
«Все из-за Рэнди», – подумал он.
Последнее время Рэнди Бердселл, работавший вместе с Джеком над новым софтом для «Намберз», большой фирмы, рассовывавшей заказы по мелкоте типа «Сomputer Technologies and Comunications», активно интересовался его прошлой жизнью. Cвой интерес он объяснял любовью к истории, русской военной музыке и, конечно, женщинам, которых считал самыми красивыми после филиппинок и евреек. Он даже притащил в офис учебник русского языка и расспрашивал Джека, чем произношение «Ш» отличается от «Щ», как правильно сказать диковинное «Ы» и в каком порядке употребляются винительный, предложный и дательный падежи.
Джек нехотя отвечал. Он не любил вспоминать о прошлом, но теперь уже не Рэнди, а боль, само естество напомнили о тех временах, когда он с матерью приехал в больницу. Вспомнил в деталях, с мельчайшими и совершенно ненужными подробностями, как навстречу вышли люди в милицейской форме и заскрипели подметками ботинок по драному линолеуму, а усталый доктор, принимавший больных, понурый, со съехавшим на бок колпаком, красными от бессонной ночи глазами и пегой щетиной молча указал на стул рядом с выкрашенным в белое столом.
– Очень болит, – заглянула ему в лицо мать, – помогите, пожалуйста. Дайте передышку.
Она достала кошелек.
– Сделаем УЗИ, – монотонно говорил доктор и что-то царапал на серой бумаге, – только запомните, лекарств в отделении нет, так что лечиться придется за свои.
Жека, уронив голову на грудь, раскачивался из стороны в сторону и скрипел зубами.
– Конечно, – соглашалась мать и незаметно подсовывала двадцатидолларовую купюру доктору под регистрационный журнал, – только скажите, какие.
Врач скосил глаза на торчавший из-под журнала серо-зеленый уголок.
– Боль надо снять, – мать просительно смотрела на доктора, – всю ночь промучился. Совсем невмоготу.
– Снимем, – зевнул врач, – но обезболивающие надо купить.
– Куплю, – подхватилась мать. – Скажите, что.
– Секундочку, – остановил ее доктор. – Я не закончил.
– Болит ведь, – оправдывалась мать, усаживаясь рядом с Жекой и глядя на сына так, словно у нее самой разрывалась почка.
– Здесь у всех болит, – сказал врач. – Вот один ночью даже повесился. Милиция только ушла.
– От боли? – испугалась мать.
– Кто его знает? – уклончиво ответил доктор. – Простыни, наволочки и пододеяльники тоже свои.
– Все есть, – закивала мать и незаметно подсунула еще десяточку под журнал.
– Имеется средство, – подобрел доктор. – Немецкое. Последняя ампула осталась.
– Спасибо, – обрадовалась мать.
– Снимай штаны, – велел доктор Жеке.
Джек мотнул головой, сбрасывая навязчивое воспоминание. Он не хотел думать о палате на десять человек с черным заплесневевшим углом около выбитого и заложенного матрасом окна. Не желал вспоминать отставного майора после операции с трубками в теле, из которых сочилась в банку моча, перемешанная с кровью.
Майор лежал на голом матрасе, перебинтованный простыней. Жена не принесла вовремя белье, и поэтому под голову ему воткнули больничную подушку в колючем напернике. Майор отходил от наркоза и тихонько стонал. Трубки подтекали, и на простыне расплывались кругами мокрые пятна.
