Вскоре он привык к огню, открыв для себя новое чувство привязанности, и когда в первый раз свеча, догорев погасла, побежал искать её, принюхиваясь к запаху, оставшемуся после неё, он увидел, женщину, которую знал, когда-то, но не мог вспомнить имени. Затем свеча возникала вновь, уже в другом месте, это повторялось много раз вызвав у него привычку, ждать этой свечи сидя во мраке колышущегося тумана, в забвении снов, которые видят мёртвые. Прислушиваясь к шёпоту, исходящему из свечи, он стал узнавать голос, каждый раз, поднимаясь на новую ступень лестницы, что существовала внутри пламени этой свечи, живым плетением солнечных лучей. Поднявшись достаточно высоко, он наконец узнал голос, голос матери, которая молилась за него, до сих пор веря, что её сын обязательно вернётся, что он где-то там, выполняет важное задание своей страны, именно это она говорила всем, а окружающие кивали головами, оставаясь каждый при своём мнении. Осознав, как существовал, последнее время, и повторно вспомнив всё, он обогатился внутренне, увидев, как изменилось очертание его тела, вокруг которого возникла белая дымка света, да и окружающий мир стремительно менял внешность с непроглядного мрака, на сумеречное одеяние, вечного бело-серого неба. Его отношение к вере всегда было весьма прохладным вот и в этот раз его привлекла не вера, а желание увидеться с матерью, о которой теперь он думал неустанно, ведь она была, пожалуй, самой главной ценительницей его жизни. В его сознании далёкими пушистыми облаками, плыли воспоминания о матери и детстве. Он вспомнил как когда-то, когда он был маленьким, он заблудился в лесу, и устроившись под замшелым деревом долго плакал, пока не услышал голос матери, которая звала его и как он побежал к ней на её голос, с криком: -«Мама!» Вспомнил её улыбку и грустные глаза, которые смотрели на него, и видели в нём отца, не вернувшегося с войны. Поцеловать, прикоснуться бы к серебряной пряди её волос, ощутить зеленную неистребимую надёжность жизни, чувствуя за своей спиной мать, словно родную землю, на которой он вырос, его Францию. Простившись с ней тогда у родного порога, он никогда больше не видел её, он желал снова постучать в дверь и сказать: -«Я вернулся мама!» И хотя он знал, что она его не услышит и не увидит, пусть так, но она обязательно почувствует, что он рядом и сидит за столом, как прежде наблюдая как она печёт свои пироги. Он знал, и то, что она все эти годы плохо спала, тревожась не попал ли её мальчик в беду и существовала в вечности этих беспокойных мыслей. Внезапно он остановился, став болью, чистой болью, его душа трепетала и вибрировала, огненный всплеск разрушенной солнечной лестницы, на которой он видел мать, пронёсся сквозь него и от его неистового крика, зашелестела за скорбела вместе с ним эта суровая серо-белая масса призрачного сумрака, в которой живут все мёртвые. Его душа болела и ныла, распадаясь на части от отчаяния. Жить с мысленным зовом матери в душе, желая добежать до неё и преклонить колени, и вдруг так и не добежав осознать, что тебя больше никто не зовёт, что нет больше этих колен, в которые ты раньше ребёнком тыкался носом протягивая руки. Он понял, что стоит на кладбище, возле её могилы, с простеньким серым надгробием, настолько серым и скромным, что оно вряд ли понравилось ей, да и ему будь он жив тоже. Он сел рядом и заплакал, как иногда плачут призраки, души не способные найти покой.
