Нет оснований полагать, чтоб хоть кто-нибудь из делегатов XXIII съезда КПСС публично рассуждал в кулуарах о «суровости приговора». Речь Шолохова адресована прежде всего иностранным литераторам, пытавшимся защитить Синявского и Даниэля. К нобелевскому лауреату они многократно обращались – через официальные инстанции[53].
Шолохов, разумеется, не отвечал. Наконец ответ был получен – через газету «Правда».
Репутационный ущерб Шолохова был велик. И за границей, и на родине. Теперь ему адресовали гневные открытые письма[54].
Вряд ли Шолохов действовал по собственной инициативе. Скорее, выступление обусловлено планом ЦК КПСС. Тем, что был утвержден еще осенью 1965 года. «Писательской общественности» надлежало осудить Синявского и Даниэля. Отречься от них. Вот и нобелевскому лауреату пришлось высказаться.
Иначе быть не могло. Выступление Шолохова создало необходимый контрапункт пропагандистской кампании. Лояльный писатель награжден по заслугам, ему и на родине почет, и международное признание, а нарушителям издательской монополии соответственно поругание и лагерные сроки – вопреки стараниям иностранных заступников.
Но советским идеологам так и не удалось полностью решить поставленные задачи. Опыт был негативным. И юридический, и пропагандистский. Такие результаты отнюдь не планировались.
«Дело Синявского и Даниэля» – в целом – попытка создать алгоритм пресечения и предотвращения несанкционированных публикаций за границей. Первая в послесталинскую эпоху. И – неудачная.
Задача была поставлена, когда Пастернак умело обошел негласные запреты, введенные еще на исходе 1920-х годов. Ну а Нобелевская премия нарушителю стала угрозой существованию государственной издательской модели. Тогда и выяснилось, что прежнее советское уголовное законодательство – сталинское – не приспособлено к новым политическим условиям.
Новое уголовное законодательство к тому времени уже разрабатывалось. Его принятие должно было символизировать еще и отказ от сталинского юридического наследия – одиозной «пятьдесят восьмой статьи».
Реформа была косметической. По сути мало что изменилось[55].
В новом УК РСФСР, конечно же, предусматривалась методика предупреждения и пресечения несанкционированных публикаций. Возможность уголовного преследования нарушителей запрета, пусть и по-прежнему негласного, предоставляла часть первая статьи 70.
Окончательно план был подготовлен после раскрытия псевдонимов Синявского и Даниэля. Ситуация вроде бы идеально соответствовала условиям задачи. Арестованных планировалось осудить на безупречно законном основании. Суд планировался как образцово-показательный, формирующий методику проведения аналогичных процессов. В общем, эталонный.
Но в связи с нобелевской интригой пришлось отложить начало судебного процесса. Тогда и темп был потерян, и возник такой фактор, как быстро ширившаяся за границей пропагандистская кампания в защиту Синявского и Даниэля.
Вовсе же неожиданным был сбой на юридическом уровне. Как отмечалось выше, юристы, готовившие новое уголовное законодательство, не сумели найти удобную формулировку той нормы права, которая стала аналогом соответствующего пункта одиозной «пятьдесят восьмой статьи».
Отсутствие базы доказательств не удалось компенсировать пропагандистским натиском. Выводы Еремина и Кедриной оспорили другие писатели и литературоведы, отправившие в официальные инстанции соответствующие обращения. И это обсуждалось в иностранной периодике.
