Огорчённый Мастер отстранился от Даллис и последовал в лавку, сунув руки в карманы. Лафайет проводил его виноватым взглядом.
– У вас всё в порядке? – в голосе констебля тяжёлым созвучием заиграла тревога.
– Да. Просто устали. Выдался слишком долгий день, – ответила Лэй. – Слишком.
Когда торговка вернулась в магазин вместе с лейтенантом, то обнаружила среди разрушенной мебели покупательницу. Высокая и худощавая женщина что-то старательно выискивала среди груды книг. Аккуратно причёсанные волосы серебрились к концам, на покатых плечах блестел шёлковый танчжуан. Из такого же материала было сотканы широкие брюки.
– Я могу вам помочь? – спросила Даллис.
Незнакомка обернулась. Покрытые лаком и разделённые прямым пробором волосы таинственно блестели от висков и ниже. На костистом лице с крепкой челюстью едва ли проглядывались морщины. Но несмотря на широкий нос с горбинкой, тонкие вытянутые губы и огрубелую кожную пигментацию госпожа производила впечатление богатой феодальной владычицы. Особенно Даллис пригляделись лисьи глаза с приподнятыми внешними уголками. Помимо прочего, слишком броским смотрелся марафет незнакомки: прямо под скуловыми костями до уголков губ нижнюю от верхней части лица отделяла светлая линия, словно жвалы. Челюсти покрывал плотный слой краски слоновьей кости, и помада алела только на нижней губе. Госпожа окинула торговку холодным взглядом.
– Боюсь, вы не сможете мне помочь, – бросила покупательница с заметным акцентом.
Хлёсткий взгляд той пронёсся по лавке и задержался на растерянном переплётчике. Лэй нахмурилась, покосившись на лейтенанта Лафайета. Она заметила, как под кителем напряглись широкие плечи. Наконец, незнакомка, снова окинув недовольным взором всех присутствующих, заговорила на кантонском языке:
– Меня зовут Мэйли, и вы пойдёте со мной, Мастер. Мятежник уже ждёт вас.
Даллис, разобрав язык, на котором говорил почти весь Чайна-Таун, шагнула вперёд, но наставник, не глядя, вскинул руку, тем самым остановив ученицу. Осторожным взглядом он пробежался по Дайону и Юи. Затем, неуверенно кивнув, ответил:
– Я готов.
Боль. Она заливает жилы и обволакивает мускулы, прикрывает глаза, не давая пролиться слезам, и закупоривает глотку, преграждая выкрикам воли. Но и её можно обуздать. Поначалу, стоит лишь коснуться, как кожа начинает полыхать и щипать. Потом, когда мышцы воссоединятся с мукой, то агония становится терпимой. Она жжётся, но уже не снаружи – внутри. Греет грудь своим огнём, придаёт сил. И нестерпимо хочется поделиться ею с другими.
Ты обуздал боль. Или она обуздала тебя?
Влажной бороздой пульсирует в груди шрам. В том – клокочут отголоски давно утерянного. Впереди зернятся лучи солнца, обволакивают бледное лицо и робкую улыбку. Глаз не видно – пряди тихими тенями пританцовывают на скулах. Вот кожа перестаёт жечься – лёгкое касание ледяных пальцев. Запах морозный и вязкий. Пахнет улуном, северными пиками Тайваня. Там болит меньше. Жжёт слабее. Почти не слышно. Аромат навсегда утерянного покоя.
Пальцы выскользнули из рук. Тени рябью пробегают по лицу. Волосы не дают разглядеть глаза. Уста распахнуты – оттуда предательски доносится молчание. Боль сжимает новыми тисками. Прикрывает взор и закупоривает глотку. Становится невыносимо жарко. Разит огнём. Пахнет криками. Лицо впереди хмурится. Улыбка вянет – губы раскрываются, но ничего не слышно. Но ты заведомо знаешь, что произнесли тогда уста.
