Со дня исчезновения дочери, и в особенности после получения ее жизнерадостного послания, ожидание беды иссушало родительские сердца. Но, как бывает, во тьме предчувствий нет-нет да и мелькнет светлая крапинка надежды – вдруг не сбудется? А когда сбывается, душа захлебывается и тонет в непоправимом, необратимом. Все имеет какой-то предел, но не скорбь. Ничего нельзя отменить, и сделанное не станет несделанным.
Адрес, сообщенный департаментом тайного сыска, указывал на один из многих домов терпимости, что гнездились на улицах красных фонарей Марса. На первый взгляд может показаться странным, что на планете, где сластолюбие приглушено известной особенностью Божественного творения, и умеренность страстей имманентна, действуют заведения такого рода.
Объяснение этого факта состоит в том, что вожделение, пусть даже притупленное, тем не менее остается вожделением, и риск извержения вулкана сохраняется. Коммерция любви направляет похоть в законное и спокойное русло и позволяет избежать огорчающих Творца неистовств, ведущих к тяжким грехам, какие случаются на Земле. Поэтому отношение властей и общественной морали на Марсе к домам терпимости выражено в самом названии этих почтенных учреждений.
Но разве основательность доводов уймет боль родительского сердца? И какое дело отцу с матерью до нелепых идей, которые родная их дочь превратила из абстракций в реальность, принеся в жертву свое тело и душу?
Адель расправила и повесила на спинку кресла мокрый от слез платок. Итро протяжно взохнул – он не умел выражать горе по-другому.
– Цвия пишет, что жизнь свою устроила по зову сердца, – нарушила молчание Адель, – она довольна и весела. Не постижимо моему уму, и я не могу поверить, что молодая девушка могла добровольно предпочесть разврат чистой любви! Нет подобного абсурда в женской нашей природе!
– Боюсь, Адель, ты смотришь на предмет односторонне, – возразил Итро, – сильные страсти кажутся нам бешенством, а между тем не все скроены по одной мерке. Как видно, Цвия не по-марсиански горяча сердцем, и бедняжка осознала, что не найти ей среди наших апатичных мужчин такого, который принес бы ей всю полноту счастья… Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду…
– Прекрасно понимаю! Среди апатичных мужчин? Но ведь не все скроены по одной мерке, не так ли? – воскликнула Адель, и в глазах ее блеснул и погас гнев.
– Ну что ты, право… Не время говорить о безделицах, ведь горе у нас!
– Твое умствование – вот настоящая безделица, и не ко времени к тому же! Какие грязные предположения ты высказываешь по адресу собственной дочери! Если допустить невозможное, и твои непристойные догадки верны, то, выходит, наша бедная Цвия – паршивая овца?
– Не паршивая овца, а белая ворона…
– Сам ты ворона! – сорвалась Адель, – ты хоть и профессор, а все равно мужлан, если так о женщинах думаешь! Нет в нашей доченьке никаких бешеных страстей. Совращают неизведанным плодом. Невинную девочку обольстил какой-то негодяй, потом запугал, теперь наживается на страхе ее!
– Так ведь она сама пишет, что сделала выбор по сердцу, и всем довольна!
– Она любит нас, не хочет, нам горе причинить. Вот что значит ее письмо!
– Зачем этот спор, Адель? Нам надо обсудить, что делать дальше, как выручать Цвию, – сказал Итро.
– Прежде всего необходимо выкупить ее из вертепа, а для этого придется вести переговоры с его хозяином.
– Ты права. Я готов отправиться к нему.
