Первая формула - страница 69

Все лучше, чем прозябать в трюме.

Растирался я до тех пор, пока моя теплого древесного оттенка кожа не покраснела. Потом ополоснул лицо и помыл голову, раздирая густые, местами спутанные пряди. Боль была жуткая, и я доказал себе, что вправду остер на язык, когда рядом никого нет.

Не стоит думать, что ребенок, испытывающий боль, менее изобретателен в грубой брани, чем взрослый. Мальчишка даст фору любому мужчине, поверь мне.

Я закончил утреннее омовение, постаравшись, чтобы в тазик стекло как можно меньше грязи, и занялся своим гардеробом. Приводить его в порядок следовало аккуратно – уж очень ветхая мне досталась одежда. Малейшее усилие – и маленькая дырочка превратится в огромную, куда спокойно можно будет просунуть голову. Задача непростая. Я стряхивал пыль с рубашки и штанов медленными плавными движениями, словно гладил насторожившуюся собаку. В конце концов одежда пришла в более или менее сносный вид и обрела однотонный серый оттенок.

Все бы ничего, вот только раньше она была кипенно-белая.

Наконец, обретя вид нормального парнишки, не напоминающего потное, перемазанное сажей чудище, я разобрал запас тряпья, которое утаскивал в трюм всякий раз, как выпадала возможность.

Чего здесь только не было! И куски ткани весьма высокого качества, и лоскуты от сценических нарядов. Бывало, что мне доставались забытые вполне состоятельными театралами вещи. Поднимаясь наверх из своего трюма, я всякий раз старался выбрать что-то подходящее. Замотаешь такой портянкой ноги – вот тебе и обувь. А если ткань хорошая – она долго не рвется. Опять же, подошвы не обожжешь, когда жарко.

Если ты никогда не жил в нужде, будет непросто объяснить, как необходимо порой использовать чудом попавшие к тебе дорогие вещи для банальной обувки. Если не относишься к высшим кастам – начнешь обходиться тем, что у тебя есть. А что у лицедея имеется? Ум, хитрость и обаяние. Вот и все его имущество.

Итак, я приосанился, последний раз пригладил волосы и направился к выходу из трюма.

От театра у меня всю жизнь захватывало дух. Это теперь я понимаю, что наш театрик был всего лишь аляповато размалеванным и весьма неухоженным зданием. Однако если ты всю сознательную жизнь провел в подземелье, где отсутствовала даже самая примитивная мебель, то самые грубые декорации покажутся тебе верхом богатства.

Обычно Оскверненным не дозволялось покупать недвижимость, однако Халиму удалось выиграть помещение для театра в азартной игре с высокими ставками, где король ничем не лучше последнего бедняка. Больше у него ничего не было. Как-то раз я подслушал Халима, когда тот заявил, что скорее умрет, чем потеряет свой театр.

В зале стояло девять рядов деревянных скамеек – их сиденья по приказу Халима обили старым тряпьем, сложенным наподобие подушечек: зрителям должно быть удобно. Излишки ткани приладили к краям скамеек и расшили ее золотыми цветами.

Билеты из-за этого подорожали. Ничего страшного: частенько внешний антураж стоит для покупателя больше, чем то, что под ним скрывается.

Каменные стены театра облицевали дешевеньким материалом, производившимся из древесной крошки и целлюлозы. Получившуюся массу наносили на поверхность и выжидали, пока та засохнет и выровняет неровности стены. Кстати, потом гладкую поверхность проще расписывать.

Еще над скамейками были подвешены два балкона. Грязно-коричневая стена задника нижнего балкона не радовала взыскательный взор, однако Халим распорядился украсить ее золотой полосой. Верхний балкон располагался почти под потолком, так что зрители могли коснуться его рукой.