Как ни отбивалась Марья, силы были заведомо неравными. Да и брат, похоже, совсем потерял рассудок. Она уже думала, что сейчас возьмет ее силой, как когда-то его отец Любаву, но неожиданно появился Кощей. Отшвырнул Княжича прочь, обнял, утешая и обещая, что больше ее никто не обидит.
- Почему ты не расскажешь отцу? – спросил, когда Иван выскочил из избы, утирая рукавом разбитую губу.
- Жаль, - пряча глаза, ответила Марья.
- Его жаль? Княжича?
- Нет, Любаву. Выгонит отец его из дома, а ведь он ей сын, тосковать будет. И ты не говори, прошу тебя.
- Какая же ты, Марьюшка… - отпустив ее, Кощей покачал головой. – Хорошо. Не бойся, больше не осмелится. Он ведь трусливый, как дурной пес.
Кощей свое слово сдержал. Когда спросил Морей, почему тот ушел из теплой боковуши в холодный чулан, ответил, что нет больше сил с Иваном спать, уж больно тот ветры пускает по ночам. Может, и не поверил Морей, но допытываться не стал. А вот Марья долго смеялась, когда Кощей рассказал ей об этом.
Теперь Княжич обходил ее за версту, только поглядывал злобно и бормотал что-то себе под нос. Она надеялась, что найдет наконец брат зазнобу, но не ладилось у него с девушками. Только Ягна по-прежнему сохла по нему, но тот словно и не замечал.
А вот сама Марья уже перестала обманывать себя. Признала, что полюбила Кощея, и было ей от этого так горько - когда поняла, что и он смотрит на нее по-особому. Запрещала себе думать о нем, только плакала в своей светлице.
Снова пришла зима, укрыв все вокруг белым погребальным покровом Марены. И каждую ночь Марья ждала, что придет к ней богиня – ведь обещала. Скажет, как быть. Но нет. Тело ее иногда забирала, но сама не появлялась.
А тут еще Рада начала без конца ворчать, что пятнадцать стукнуло, пора бы уж и заневеститься. К чему тянуть, девичий век короток, еще немного – скажут: перестарок. И не возьмет никто, так и останутся с Ягной вековухами. Но та-то хоть горбатая, а эта что?
Любава помалкивала, но вдруг взялась перетряхивать лари и сундуки. Достала расшитую солнечными знаками невестину поневу, встряхнула.
- Примерь, Марья.
С ужасом смотрела она на пестрое полотнище. Как обернешь его поверх рубашки, выйдешь на улицу, так все сразу узнают: к Марье Моревне можно слать сватов. Даже под зимним кожухом заметят.
- Нет! – она оттолкнула руку Любавы.
На шум вышел из чулана отец, увидел поневу, прикрикнул:
- Оставьте ее!
- Но, Морей… - попыталась было возразить Рада.
- Я сказал, оставьте! Неволить не буду. Не захочет замуж – не выйдет.
А вечером, когда по обыкновению сидела Марья в светлице у окна, закутавшись в тулуп, поднялся к ней, встал за спиной, положил руки на плечи.
- Люб он тебе, Марьюшка? – спросил тихо.
Показалось, что ударили ножом под сердце и повернули в ране. Закрыла ладонями лицо, заплакала.
- Нельзя мне замуж, батюшка, ты же знаешь. Ни за него, ни за кого. Он состарится и умрет, а я останусь. Не хочу такого, ни себе, ни ему. Никому. Лучше одной. Вековухой – вечно.
Отец не ответил. Поцеловал в висок и вышел.
Марье было больно и за него тоже. Но он сделал свой выбор: упросил Великих матерей дать ей жизнь. Теперь настал ее черед выбирать. И кто бы знал, как тяжело это было сделать.
7. 6.
- Мореюшка, помоги, родненький.
Заплаканная баба так низко надвинула на лоб рогатую кику, что та нависла над глазами. Как будто спрятать их хотела. Морей терпеливо ждал, когда она наконец перестанет причитать и перейдет к делу.
