6. 5.
Не сразу свыклась Марья со своей долей. Плакала и тосковала дни и ночи напролет.
Пока живешь – умирать страшно. А если знаешь, что не умрешь никогда, становится страшно жить. Все так ярко и остро, потому что имеет свой конец. А если конца нет – какой смысл? Все будет повторяться снова и снова…
Она не знала, что печалит и тяготит больше. Нужда вечно скитаться по миру? Или то, что у нее никогда не будет детей? Хотя, может, это и к лучшему – каково раз за разом видеть их смерть? А муж? Он станет стареть, потом умрет. Один, другой, третий… бессчетно. Как любить, зная, что в сравнении с вечностью это продлится лишь мгновение?
Марена сказала, пока рано говорить о замужестве, но как же рано? Она ведь уже девица, и многие на нее посматривают. Сегодня только воля в косе, а завтра наденет невестину поневу, и придут сватать. Отец хоть и обещал не неволить, но кто знает…
Кто знает, что будет, если полюбит сама?
С той зимней ночи Марья сторонилась парней, не ходила на гулянья и девичьи посиделки, в праздники сидела дома.
- Что ж ты все в светлице своей, Марья? Что не выходишь никуда? – даже Любава удивлялась, холодная, неласковая, ничего не замечающая, живущая в своих думах. И как только отец женился на ней?
- Не тронь ее, - заступался Морей. – Не желает – не надо.
- Девичьи годы быстро пролетят, - вздыхала Любава. – Мужней женой уже не погуляешь.
Первый раз Марена забрала ее на исходе зимы, когда снег отяжелел и кружно осел вокруг деревьев. Говорила Марья с отцом о чем-то и словно уснула на полуслове. А когда очнулась, узнала от него, что исчезла, растаяла в воздухе, а затем снова появилась.
- Марена приходила за тобой, - вздохнул отец, погладив ее по плечу.
- А если кто-то увидит? – испугалась Марья. – Что станут говорить?
- Не знаю, - он развел руками.
Однако Марена появлялась, только если рядом никого не было. Или если Марья была с отцом. Она сразу узнавала этот смешанный с жаром холод, бежавший по жилам, от макушки до кончиков пальцев. К кому в ее обличье являлась богиня, о чем говорила – хоть и любопытно было, но понимала, что никогда не узнает.
К началу лета Марья устала горевать и смирилась. Что толку, если ничего не изменишь. День, ночь, снова день… Помогала отцу и мачехе, делала свою обычную работу, равнодушно уворачивалась от жадных рук Княжича. Все вокруг жили так, словно никогда не умрут. А она – бессмертная! – чувствовала себя мертвой. Да ведь и была такой – по воле Марены очутившейся между явью и навью. Ничего не ждала, и ничто ее не радовало.
Тем вечером, который Марья запомнила до последнего мига, все четверо сидели в горнице, дожидаясь, когда Любава управится с ужином. Отец плел из кожаных лент оберег, Княжич строгал какую-то щепку, стряхивая сор на пол, сама она вышивала рубашку. Считалось, что девица должна готовить себе приданое, - вот и готовила, как по повинности.
Кто-то крикнул снаружи, от плетня, но в окно видно не было.
- Посмотрите, что там, - приказал отец.
Марья сидела к двери ближе, но Княжич увязался за ней. Вышли на крыльцо и увидели за плетнем незнакомого парня в простой будничной одежде, высокого и худого. Ясно было с одного взгляда, что незнатен и небогат, если не сказать хуже. Красивым его тоже вряд ли назвали бы, с Княжичем не сравнить, но было в нем что-то особое, тайное, от чего Марья застыла на месте, как зачарованная.
Пробежало по жилам знакомое морозное тепло, и она испугалась было, что пришла за ней Марена, что исчезнет сейчас на глазах брата и этого парня. Но лишь дрожь, охватившая ее, становилась все сильнее.
