Была у Захара одна страсть, через которую душа его, помимо написания стихотворений, находила «отдушину» и проявлялась в ощутимом пространстве. Захар обожал… мастерить игрушки! Ещё в своём пионерском детстве, он вырезал перочинным ножичком всяческие сердечки, куколок, змеек из толстой сосновой коры. Затем тщательно покрывал их разноцветным лаком для ногтей, делал от- верстия, и, продев нитку с наборным бисером, дарил ровесницам симпатичные кулончики, получая удовольствие от проявлений их нескрываемой радости. Друзьям-мальчишкам он, по их просьбам, старательно выпиливал-выстругивал из обычных досок разного рода игрушечное оружие: мечи, кинжалы, пистолеты. Шлифуя их до блеска, выжигая на рукоятках неповторяющиеся узоры и надписи, покрывая раздобытым где-то столярным лаком, он делал каждую игрушку уникальной. Не затрачивая особых на то усилий, Захар достиг небывалого мастерства в производстве всевозможных перстеньков из крохотных цветных проводов; поразительной красоты спичечных избушек и даже замков; праздничных игрушек и ёлочных украшений из раскрашенных в различные цвета медицинских «капельниц». Будучи уже взрослым мужчиной, мужем и отцом, он с увлечением освоил производство тряпичных кукол с вышивкой на одеждах. У маленькой Даши не было недостатка в игрушках, и почти все они были изготовлены папой. А самая любимая ею игрушка: большой забавный добродушный пёс, с повёрнутой немного набок игривой мордой, которого Захар сшил из куска плюша, набив его ватином, – до сих пор «возлежала» на Дашиной кровати.
Однако, так же, как и способности к стихосложению, Захар тщательно скрывал свой «игрушечный» дар от окружающих, настрого наказав всем своим близким делать то же самое. Будучи воспитанным в «среднестатистической» советской семье, он имел для себя чёткие установки, что должен делать «настоящий мужик», а чего не должен. Своё увлечение игрушками он считал занятием, явно недостойным звания «мужика», и крайне стеснялся, если не сказать «боялся» говорить об этом, а тем более проявлять свой талант для кого-либо, кроме домашних…
Помешивая сахар в поллитровой кружке с крепким чаем, Захар мыслями вернулся к жене. «Чёрт, вот вроде, всё к этому шло, а теперь, когда случилось – кажется, всё неожиданно так… И ведь Лизка опять сильней меня оказалась: по сути, она сделала то, что собирался сделать я. Сколько раз я хотел начать с ней разговор об этом, да всё никак не решался. Боялся я этого разговора. Реакции её боялся, истерики. Ведь не шутка дело: практически своими руками разрушаешь то, что сам создал и столько лет поддерживал. Хотя и непонятно, ради чего. Родители-то всю жизнь внушали: „хочешь гулять – не женись, а уж коли женился – неси свой крест до конца дней. Любишь-не любишь, там стерпится!“ Вот и терпел зачем-то… Матери теперь как-то объяснять надо всё. Она явно не одобрит: нотации, как обычно, читать начнёт, как маленькому. Потом плакать. Муторно это всё…»
Захар отхлебнул чаю, и взгляд его упал на висевшую на холодильнике магнитную фоторамку, в которой была вставлена их фотография с маленькой дочерью у «вечного огня» в День Победы. «…Вот и Дашкиной реакции боялся. Думал: как стресс переживёт? Ребёнок всё-таки. А потом ещё будет отца всю жизнь „предателем“ считать, скажет: „Бросил отец нас с мамой…“ А ещё боялся оказаться с „подмоченной репутацией“… Ведь всем этим „ехиднам“ надо объяснить: „Ну как же так, Захар Николаевич? Вы такой весь „положительный“, и семья у вас такая прекрасная, дружная, и вдруг – на тебе!“ Ох… Глаза б мои не видели всего этого! А Лизка вон взяла – и решилась… Даже не ожидал, что всё так получится…»
