Один из ангелов <давясь от смеха>:Лю-лю-цифер, ты чё, мамочка? Так можно и крылышки сломать.
Ы: Сломать бы твою проклятую лестницу!
Один из ангелов: Тогда ты сама свалишься.
Б-г <поёт>:
Броня крепка,
И танки наши быстры…
<В это мгновение у Шишкина прорастают усы.>
<Ы плачет.>
Б-г <остывает>: Да ладно!.. На́ вот тебе… где же взять?.. – на вот тебе немного небесной ватки, вытри слёзы.
Ы <вытирает; как бы вспоминая что-то>: На, выброси!
Б-г: Ты забыла, что уже четверть века не красишь ресницы… Давай, выброшу!
Ы: Да… Когда-то мне казалось, что от того, как я сегодня накрашу ресницы, зависят судьбы мира… Женька это понимала.
Б-г: Нет, она красилась чисто функционально, чтобы было красиво. И быстро, в отличие от тебя. Не стояла перед зеркалом, раздумывая о судьбах мира на сегодняшний день.
Ты некоторых людей идеализируешь, а другим – каждое лыко в строку. Ужасно несправедливая. Ведь Женька с вами сейчас не хочет общаться.
Ы: Ничего.
Б-г: У тебя всё «ничего», когда ты хочешь. Ты всё можешь простить, когда хочешь: от недостатков внешности до ненависти и отвращения к тебе самой. Но это только тем, кого ты любишь.
Ы: Нет, я вообще готова прощать…
Но я помню ту, другую Женьку. Не в Атланте – в Харькове. Готовую заступиться, помочь, поделиться… Когда говорили после Чернобыля, что теперь, мол, будут рождаться дети с двумя головами, Женька согласилась: «Пусть с двумя. Лишь бы рождались».
Когда я рассказала об этом в Курске Ю. И., он воскликнул: «Вот настоящая женщина!»
Б-г: Как она непохожа на тебя!
Ы: Совсем непохожа!
Б-г: Но она стала совсем другой.
Ы: Вот та, в Харькове, и есть настоящая!
Готовая сама принести и предложить интересную книжку, которую мне тогда невозможно было достать. Да я бы о ней и не услышала. Юджина О'Нила. Пьесы. – «Любовь под вязами».
Б-г: Ладно. Давай поговорим о тебе. Ты же за этим пришла.
Ы: А тебе разве интересно обо мне?
Б-г: Я хочу прояснить для тебя же кое-какие вещи.
Ы: Ясни́! Я вижу, у тебя ко мне не осталось злости. И на том спасибо.
Б-г: Ты сама индуцируешь свою вдруг вспыхнувшую любовь к А. М. Ты прекрасно знаешь, что любишь совсем другого человека. Он и дал толчок твоему воспоминанию. Он и есть толчок. А. М. – лишь видимость, несчастная жертва. Ты говоришь каждому: «Не ври!» – а сама врёшь как сивый мерин.
Ы: Сравнение изящное, но как раз волосы я крашу уже давно.
Б-г: Так это же я беличьим хвостом, мягко. Я всё-таки тебя жалею. Самой, небось, страшно, что кто-нибудь любопытный заглянет к тебе в душу. А там не Тютчев с аршином на берегу Средиземного моря, уже с нашей стороны, нет…
Ы: Откуда ты знаешь о Тютчеве? Я ведь только собиралась тебе рассказать…
Б-г: Нет, не Тютчев. Там вещи похуже.
Ы: Да, страшно, да боюсь. Заглядывать в чужую душу, не открыв своей, – это вообще подлость, один из её самых глухих закоулков.
Б-г: А ты сама к себе в душу часто заглядываешь? В настоящую, невыдуманную?
Ы: А настоящей нет!..
То есть как раз выдуманная – она и есть настоящая.
Б-г: На самом деле А. М. для тебя давно мёртв. Ты пользуешься его стихами, как стихами любого другого поэта. Без ревности. Без желания заглянуть внутрь – и в него, и в себя. Потому что давно не актуально. Ты искренне рада, что у него случилась последняя любовь в Калифорнии – Ирника. Ты ей симпатизируешь. «Но узна́ю всегда по порыву и быстрой походке8». Ты подставляешь себя в это стихотворение без тени стыда – а ведь оно не тебе! – И без тени ревности.
