Этот вопрос я тоже уже много раз себе задавала, но ответа не нашла.
Мы стоим очень близко друг к другу. Я чувствую приятный запах одеколона, которым он воспользовался еще утром, но, тем не менее, аромат мускуса не выветрился. От Кенни исходит доброта и благость, а еще мощная энергия, которая заряжает уверенностью. К нему так хочется прикоснуться и получить частичку счастья, которую у меня отобрал коварный вирус. Однако без его желания я этого сделать не могу.
Кенни вновь начинает говорить:
– А что, если нам вновь погулять по институту вирусологии? У них должны быть записи про это код, а к тому же полное описание болезни.
– Хорошо, – отвечаю я и поднимаю голову, чтобы посмотреть на его лицо. И мне мерещится, что его взгляд, улыбка и черты лица изменились. Ощущения накатывают бурными волнами, их невозможно ни осмыслить, ни удержать. Прикусываю губу, да так, что из нее вот-вот хлынет кровь. – Пусть только Оливия поправится, – произношу я и отворачиваюсь, не в силах больше смотреть на него.
– Ладно… – В его шепоте слышу убаюкивающее утешение. – Тогда поговорим об этом в другой раз. Спокойной ночи.
– Угу, – качаю головой и, кажется, угадываю в собственном голосе нотки разочарования.
Поспешно выхожу из кухни.
Падаю на кровать, загребаю подушку и утыкаюсь в нее. Меня душит злость. Не на Кенни, а на себя. Почему, собственно, я не могу сделать первый шаг? Мы знаем друг друга только пару дней? И это причина? Мы же в пустом мире! С лица земли стерто все человечество, а для тех, кто остался разве больше не существует чувств? Нет, не собираюсь с этим мириться. Мне нравится Кенни, и я хочу, чтобы он знал об этом.
С этим намерением возвращаюсь на кухню. Кенни еще сидит с планшетом, рассматривает фотографии доктора.
– Не спится? – улыбается он.
Какое-то время внимательно смотрю на него. Голова кружится, и я все больше убеждаюсь, что делаю глупость. Но он должен знать.
– Кенни, я… – облизываю губы.
Мужчина замирает, но не двигается с места. Я делаю шаг, наклоняюсь и целую его в губы.
– А вдруг это в последний раз, – шепчу я, – не прощу себе, если не попытаюсь. Прости…
После этого убегаю в комнату Оливии, не давая ему шанса высказаться. Рано или поздно нам придется об этом поговорить, но не сейчас.
Через три дня Кенни ловит момент, пока Оливия занята с Эльбрусом в ванной, приводя собаку в надлежащий вид, и подходит ко мне на кухне.
– Мне кажется, сегодня отличный день, чтобы прогуляться до института вирусологии, – в полголоса говорит он.
Я делаю вид, что увлечена приготовлением пищи. Кенни добыл свежие помидоры на каком-то огороде, привез целое ведро, поэтому сегодня у нас праздник. Все три дня я не отходила от Оливии, боясь, что приступ лихорадки повторится. А Кенни, к счастью для меня, по полдня объезжал город в поисках съестного. И нашел он гораздо больше, чем я ожидала. Овощей хватит нам на неделю.
– Селена? – молвит он, не услышав ответа.
– Хорошо. – В моем голосе звучит злость вперемешку с безразличием.
– Хорошо, – повторяет он и отходит. – Тогда после обеда?
Смотрю на него, одновременно вытирая руки о полотенце.
– Да.
Что он чувствует? О чем думает? Так и хотелось залезть ему в мозг и хорошенько там покопаться. Внешне ведь он остается равнодушным, я никак не могу разгадать его намерений. И разговоры наши сводятся только к одной теме – чертовому «ОК» и его происхождению. А не проще было бы просто устроить свою жизнь, имея то, что дано? Мы живы, у нас есть пища, крыша над головой, то есть условия для жизни не самые ужасные… Все это я обдумываю за обедом, но потом прихожу к выводу, что появление мужчины сделало меня слабой, уязвимой, а также слепой к обыденному. Из сильной женщины, от которой зависела жизнь ребенка и будущее, я превратилась в девочку-подростка, у которой гормоны играют и бунтуют. Глупо. А значит, пора брать себя в руки и делать то, что должна.
