Самые обширные части дворца – это кухни, комнаты прислуги, свинарники, амбары, мастерская плотника, дровяной сарай и длинный ряд уборных. И хотя множество комнат лепится к неровным стенам, тулится на выщербленных лестничных пролетах над извилистыми коридорами, но ни одна из них не может поспорить размерами и значимостью с вышеназванными. Здесь вы скорее учуете запах рыбьих потрохов и услышите звуки хлева, нежели насладитесь сладким ароматом благовоний и нежной лиричной песней. Будучи ребенком, Телемах иногда пробегал извилистыми коридорами, чтобы затаиться в каком-нибудь укромном уголке, а служанки, приставленные за ним присматривать, не утруждали себя рысканьем в тенях дворца, а просто ждали, пока он заскучает и выйдет по собственной воле, что чаще всего было намного надежнее любых поисков.
Пенелопа редко участвовала в поисках своего отпрыска. Дел всегда было слишком много. Она обещала себе, что, разделавшись с ними, станет больше уделять времени своему сыну. Но всякий раз, когда выпадало свободное время, чтобы поиграть с ним, обнять покрепче, просто побыть немного рядом, появлялся очередной гонец из Трои с очередным требованием прислать зерна, золота, людей или сваливалась еще какая-нибудь царская обязанность. «Я скоро вернусь», – говорила она, и в итоге Телемах перестал ждать, что она сдержит свое обещание.
И все же сейчас…
– Телемах! – зовет она. – Телемах?!
Нет ответа.
Уплывая с Итаки на поиски отца, Телемах не сказал никому ни слова. Он не видел смысла посвящать мать в свои планы. Она бы сочла их непродуманными и поспешными, заявила бы, что он бросает ее из-за собственной глупой гордыни, из-за эгоистичного желания стать героем – истинным героем из легенд и песен, – а не разбираться в хитросплетениях политических интриг и низких махинаций, опутавших Итаку. Он говорил себе, что лучше избавить ее от горьких слез, а себя – от утомительной необходимости спорить с женщиной. Когда на вторую ночь путешествия разразился шторм и бурные волны угрожали отправить их на дно морское, он встал у кормового весла, и глазом не моргнув при виде ветвящихся молний. Когда, путешествуя с сыном Нестора в Спарту, они попали в засаду разбойников, он сражался как лев, не страшась крови и смерти, оскалив зубы и клинок. И потому не считал себя трусом.
– Телемах?! Телемах!
Пенелопа спешит коридорами дворца, но его там нет.
– Где он? Где мой сын?
– Может быть, он отправился к своему деду…
– Прежде матери?
– Возможно, он привез… новости?
– Новости?! Если его отец жив, нужно было привозить с собой не новости, а армию, а если мертв – привезенная армия должна быть вдвое больше! Телемах!
– Госпожа моя, его здесь нет.
Пенелопа хватает Эос за руку, едва служанка произносит эти слова. Она не пошатнется, не упадет. Эос – невысокая, крепко сбитая, бронзоволицая женщина. В отличие от многих служанок во дворце, ее руки не в занозах и не в ожогах от готовки, и все-таки они не мягче дубленой кожи, что чувствуется, когда она сжимает пальцы Пенелопы в своих.
Снаружи несколько праздных женихов, неряшливых юнцов и жалких мужланов, наводнивших дворец, подходят, привлеченные криками. Пенелопа не разрыдается перед ними. Не покажет и следа своего горя. Напротив, она вздергивает подбородок, отчего выпрямляется шея, а за ней и спина, и, лишь единожды вздохнув, позволив себе единственный раз качнуть головой, она снова становится царицей.
