Моя собака ждёт,
пока я подниму глаза от телефона
и поиграю с ней.
Ей тоскливо бегать по тёмному парку,
если я не обращаю на неё внимания.
Я жду, заключённый в прямоугольник,
пока Бог встанет со своей кушетки,
спустится и окликнет меня:
«Привет,
прости, что так долго,
пойдём».
На душе станет тепло,
как тепло ребёнку,
крепко уснувшему в тёмном зале,
освещённом лишь телеэкраном.
Большие и сильные руки деда
поднимают его и несут на кровать.
Бог скажет: «Пойдём»,
и откроет неприметную дверцу
(«Только для персонала»).
«Здесь начиналось время.
Здесь оно кончится, чтобы начаться снова».
Он расскажет, зачем над людьми
одинаково светит
(одинаково светит и жжёт!)
неуёмное Солнце,
о том,
что у божьей коровки
планировал сделать зелеными крылья,
о том, что создание пыли
в его изначальный проект не входило,
но, впрочем, пришлось очень кстати.
Покажет, как вправду летать,
как заставить усилием мысли
разойтись облака.
«Послушай», – скажет, —
«не думал же ты, что всё, что ты видел,
это всё, что здесь было?»
Он будет хвастаться, будет шутить,
как отец, пропускающий часто свидания с сыном,
чувствующий из-за этого себя виноватым.
Потом мы простимся,
я лягу спиной на тёплую землю меж сосен,
чтоб было удобней
смотреть ему вслед.
На душе будет легко,
будто проснулся после тяжёлого сна,
где у тебя выпали все зубы,
и осознал, что все зубы на месте.
Моя собака ждёт,
пока я оторву глаза от телефона,
и буду кидать ей ветку,
бегать за ней,
говорить, что она молодец,
поведу её дальше и дальше по парку,
туда, где не слышно машин,
не слышно тревожных звуков,
а потом покормлю её дома,
пущу на диван
и поглажу её перед сном.
В глазах бездомных собак отражается небо.
То, что ты хочешь забыть – никогда не забудешь,
трамбуя в мешок, чтоб убрать поскорей,
только сделаешь хуже,
спрессуются трупы мгновений и мрамором станут.
Лишь то забывается просто,
что ткань этой жизни сплетает:
минуты, когда мы играли
в дурацкие игры с фитболом и палкой,
и как перед свадьбой чужой
заходили в макдональдс,
забудется имя и отчество,
облик и голос учителя физики,
вместо него предстанет во сне героиня сериала.
Квартир номера и намокшие баржи
под мелким сентябрьским дождем.
Есть три предмета, в них я храню свою память.
Первый – пальто,
что протерто кой-где до основы.
В нём – Обнинский вечер,
студент универа без денег, с ним его мать,
и они выбирают пальто.
В нём – коридор и товарищи по несчастью,
имевшие глупость пойти изучать человека
(его психотравмы и стрессы,
и как его сделать кусочком безумного пазла),
дворы, что пропитаны дымом, пропиты.
В нём – третий десяток.
Рюкзак, потерявший подкладку
и чёрность под солнцем Лишбоа паляшим,
предмет, безусловно, второй.
В нём то, что на складе
в лето две тыщи седьмое я заработал:
унижение, страх быть избитым
в каморке за раздевалкой
водилой погрузчика Ваней
за то, что не стал проставляться.
В нём – ливень июльский,
на девять лет позже, шум Крымского вала.
Под козырьком в Музеоне я, без стыда раздеваясь,
меняю носки и футболку.
Подарки, что радостно было везти и дарить.
