Музыкант выпрямился, облизал губы и уставился на инструмент.
– Не получается, – сказал он шаману, примостившемуся на лавке в противоположном углу. – Нужно еще что-то, но я не знаю – что.
Сардан удрученно осмотрел комнату в поисках подсказок и увидел в окне высасывающую куриное яйцо Ашаяти. Та перехватила взгляд, захлебнулась и закашлялась. Сардан задумчиво хмыкнул.
– Вот что, – сказал он шаману, – попросите, пожалуйста, принести немного жира. Я заметил, ооюты едят его не закусывая, поэтому, думаю, где-нибудь сыщется бочонок.
Когда принесли жир, Сардан аккуратно, чтобы не заляпать лишнего, смазал им струны. Потом долго и брезгливо вытирал пальцы, принюхивался, потом вытирал опять и с кислой гримасой принюхивался снова. Наконец, собравшись с силами, он заиграл те звуки, которые уже заставили дрогнуть руку больной.
И вдруг она закричала!
Вопль раздался такой истошный, да так внезапно, что музыкант едва не выронил инструмент. Шаман подскочил на лавке, а в комнату, вскрыв дверь и сорвав над ней полог, ворвались толпой озверелые ооюты и набросились на музыканта, чтобы хоть чуточку его порвать.
– Святые падишахи! – вскричал Сардан. – Устыыр, уймите их отсюда прочь!
Встревоженный не меньше остальных шаман разом пришел в себя и что-то прикрикнул – и народ мигом вынесло наружу. Дверь тихонько закрылась обратно. Устыыр прислонился к стене, сжал изо всех сил кулаки и отвернулся.
Сардан пробурчал что-то, размял пальцы покалеченной руки пальцами здоровой и продолжил игру. Девочка больше не кричала, но стонала, ворочалась и заламывала руки. Музыкант внимательно наблюдал за ней и постепенно приноравливался, менял звуки, ритм, предугадывая богатым опытом то, что произойдет дальше.
Но произошло неожиданное.
Больная села на постели, приподняла веки и посмотрела на музыканта ужасающими черными глазами. Сардан замер, и инструмент замолчал.
Стало тихо. Устыыр чуть дышал на скрипучей лавке, а в окне оцепенела не только Ашаяти, но и всё норовивший подцепить ее за ногу пес.
Целую минуту, наверное, смотрел Сардан в бесконечно черные глаза девочки, из которых потихоньку вытекала ей на щеки пузырящаяся жидкость, падала на плечи, бедра, постель.
Не отрывая взгляда от больной, Сардан нащупал лежавший у коленей нож, и шаман насупился, решил, что музыкант перепугался и сейчас наделает бед. Сардан медленно поднял нож к инструменту и резко ударил лезвием по струнам. Раздался злой визг, режущий диссонантный скрип, от которого зашевелились угли в печи и пыль под лавками. Из глазниц больной вывалились черные глаза, шлепнулись ей на колени. Девочка содрогнулась и молча упала на постель.
В наступившей снова тишине слышен был беспокойный шепот снаружи. Музыкант с трудом поднялся, нашел у лавки тряпку и сгреб в нее густую массу, вытекшую из глаз больной.
– Устыыр, перевяжите ей глаза, пожалуйста, – попросил он.
Пока напряженный шаман дрожащими руками искал платок, Сардан разворошил в печи угли и швырнул в них тряпку с жижей. Она зашипела тихонько, а потом внезапно затрещала, как буря в лесу. В печи хлопнуло, и комнату заполнил колючий дым. Сардан поспешил растворить наполовину закрытые ставни окна, где стояла Ашаяти. Дым выпрыгнул ей в лицо. Ашаяти отпрянула от неожиданности и, взвизгнув, шлепнулась на спину.
Шаман закашлялся, кое-как замотал голову ребенка платком и пошел помогать музыканту. Они распахнули остальные ставни и после этого открыли дверь. Сардан поднял дрожащую девочку на руки и вынес наружу, где ее перехватил то ли отец, то ли еще какой-то родственник. Впрочем, тут все были родственниками.
