– Эйээх, не мни шапку, парень! – звенел самодовольный голос. – Шапку тебе тойон дал! Помнешь ее, замучишь – возмещать заставлю. Ковер уже замазал мне, нокоо! Ковер большой, много джагыр стоил. Из Великой Нимы чужеземными лошадьми везли. Отойди с него в преисподнюю, парень. Еще дальше, туда, прочь навсегда! – зашаркали отрывисто шаги. – Аяахлы, нокоо, ковра совсем не видишь?! В стену уходи! Кишками земными весь пол перемазал! Тебе, парень, пять зим каарзымов по Ооюту водить, чтобы такой ковер купить. И то не купишь. У тебя ни сукровицы, ни крови нет. Сколько ты опоздал?
– Полтора часа, тойон, – голос почтальона доносился как будто из закрытого ящика, он замешкался робко и поспешно добавил: – Но счетовод взял метку и принял работу.
Почта Ооюта выстроена была по примеру Матараджанской, и потому работники, с горем пополам, учились хоть сколько-нибудь тонко чувствовать время. Некоторые уже даже слышали о секундах.
– Еще говори.
– Больше нечего.
– Ты опоздал, парень?
– На полтора часа, тойон.
– Где ходили твои ноги?
– Что?
– Почем ты опоздал, нокоо?! Где так долго ходили твои ноги?
– Тойон, я три месяца вел каарзымов…
– Эйээх, нокоо, какая длинная история хочет изо рта твоего вылезти! Не пускай ее к нам! Ты нам уже весь Ооют перетоптал, оказывается?! Откуда ты каарзымов три месяца вел? Из Ургылура?
– Нет…
– Из Ланхрааса может? Расслабленный ты парень, нокоо. Не спешишь двигать ноги!
– Но ведь три месяца…
– Эйээх, это сколько? Три месяца – это вся твоя жизнь. Жизни тебе мало, нокоо! Вас тойон жалеет, как брошенную волками падаль, терпит вас, как будто золотые слезы вы. За три месяца и улитка проползет!
– Тойон, мои ноги ступали быстро, как быстро мчится бегущий от волка заяц, как падающий к добыче ястреб. Каарзымы не знали отдыха, а я спал раз в три…
– Эйээх, парень, да ты спал!? Для чего ты проснулся, парень? Я смотрю на твои ноги и думаю – а есть ли они у тебя?
– Что? Есть…
– Зачем они тебе?
– Я же спешил скорее ветра, тойон, разве можно быстрее?!
– Много слов из тебя сыпется, нокоо, да все на пол падают. Тебе было время?
– Было, той…
– Ты опоздал?
– На полтора часа, то…
– Плати взыскание, – послышался какой-то звон, это нерадивому почтальону вручили штрафную метку.
– Тойон…
– Следующие пять походов будешь ходить бесплатно.
– Но ведь это до конца зимы, тойон! Что я буду есть?
– Ситимэх, задиристый парень! Ты ел в этой жизни достаточно! Следующий.
– Тойон, да как же?!..
– Следующий!
Почтальона вытолкали в приемную. Он скользнул мутным взглядом по Джэйгэ, по вжавшейся в стены толпе, но вряд ли увидел хоть что-то.
Лишь ближе к вечеру, после многочисленных перерывов, очередь дошла до Джэйгэ. В кабинете начальника было тускло, дымные синеватые свечи бросали мертвецкие тени на лица, а солнечные лучи как будто избегали окна. Стены были завешаны чужеземными коврами с орнаментами пестрых расцветок, а между ними висели декоративные мечи и ножи. На покрытой шкурами лавке в углу развалился мужчина лет под шестьдесят, с опухшим, дряблым лицом. Он слез и пошел курить у окна, когда Джэйгэ переступил порог. За столом прятался второй – маленький, нос пятачком, с подрагивающими беспрерывно губами, будто их сносило ветром. Этот крутил в руках золотую чужеземную монету и беспрерывно нервически дергался. Ростом он с трудом доставал Джэйгэ до груди, а сидя – не дотягивал и до пояса, но высокомерный взгляд его смотрел не просто сверху, а откуда-то из облаков, отчего вошедший почувствовал себя тараканом, попавшимся на глаза слону, и хоть слон был карликовым, но всё же был слоном.
