На секунду все поплыло перед его глазами, а кости заледенели. Потом Эмилиано моргнул и дрогнул всем телом: он стоял за прилавком, а киноман пропал. «Черт! – подумал мальчик. Подонок прикоснулся ко мне». Он скомкал салфетку и вытер лицо там, где к нему притронулись чужие пальцы, но он все еще чувствовал оставшийся после них холод. Пятидолларовая бумажка лежала на прилавке. Эмилиано положил ее в карман и заглянул в зал.
На экране, расцвеченном сочными и чувственными красками, лежали почерневшие трупы, извлеченные пожарными из столкнувшихся автомобилей. Диктор говорил:
– Лики смерти – не шутка. Все, что вы увидите, произошло на самом деле. Если нервы у вас не слишком крепкие, вам лучше сейчас же уйти…
Киноман сидел в первом ряду. Эмилиано видел его профиль на фоне экрана. Опять послышался смех, и когда Эмилиано отскочил от портьер и поглядел на свои часы, он понял, что еще почти двадцать минут в его жизни стали черной дырой. Он кинулся наверх в будку киномеханика, где Вилли валялся на диванчике, читая Кастлера.
– Эй, – сказал Эмилиано. – Что происходит? Почему ты опять крутишь это дерьмо?
Вилли уставился на него поверх страницы.
– У тебя не все дома? – спросил он. – Ты же сам пришел ко мне с приятелем и попросил меня пустить картину еще разок. Не прошло и пятнадцати минут. Вот я и поставил снова. И нечего сваливать все на меня. Я со старыми извращенцами не спорю.
– Старые извращенцы? О чем ты говоришь?
– О твоем дружке, – сказал Вилли. – Ему не меньше семидесяти. Бородища как у Рипа Ван Винкля. Откуда только такие извращенцы берутся?
– Ты… с ума сошел, – прошептал Эмилиано. Вилли пожал плечами и вернулся к своему журналу.
Сесиль увидела, как Эмилиано убегал по тротуару. Он обернулся к ней и прокричал:
– Ноги моей здесь не будет. Никогда! Хватит!
И убежал по Сорок второй улице в темноту. Сесиль перекрестилась, еще раз проверила замок на двери будки и, помолясь, улеглась поспать до рассвета.
Сидевший в своем кресле в первом ряду киноман запустил руку в пакетик попкорна с маслом и набил рот. Перед ним на экране возникали изувеченные тела, извлеченные из руин лондонского здания, взорванного ирландскими террористами. Он склонил голову набок, с интересом разглядывая кровь и переломанные кости. Камера, объектив которой затуманился и дрожал, сфокусировалась на обезумевшем лице молодой женщины, баюкавшей мертвого ребенка.
Киноман хохотал так, словно смотрел комедию. В его смехе слышались отзвуки визга напалмовых бомб, зажигательных снарядов и ракет «Томагавк», он эхом гулял в кинотеатре, и если бы там были другие зрители, всех их измучили бы воспоминания о собственных ужасах.
В отраженном свете экрана лицо сидящего в зале претерпело изменения. Теперь он не походил ни на шведа, ни на бразильца, исчезла и борода Рипа Ван Винкля. Черты лица его сливались во что-то одно, как будто медленно плавилась восковая маска, кости под кожей меняли форму. Сотни лиц возникали и пропадали, как гноящиеся шрамы. На экране показывали вскрытие на последней стадии, и странный зритель всплескивал руками в радостном оживлении.
«Уже пора! – думал он. – Пора представлению начаться!»
Он долго ждал поднятия занавеса, износил много лиц и кож, и миг торжества был не за горами. Множеством глаз он видел крен, ведущий к разрушению, нюхал пламя, и дым, и кровь как смертельно пьянящие духи. Скоро час пробьет – его час!
