Нью-Йорк
Трах!
Она почувствовала, как кто-то ударил по ее картонной коробке, и схватила, а затем прижала к себе поплотнее свою брезентовую сумку. Она устала и хотела покоя. Девушке нужен сон красоты, подумала она и снова закрыла глаза.
– Я сказал, пошла вон!
Руки схватили ее за лодыжки и грубо выволокли из коробки на мостовую. Когда ее вытащили, она негодующе закричала и начала бешено лягаться.
– Ты, сукин сын, мерзавец, оставь меня в покое, негодяй!
– Глянь на нее, какое дерьмо! – сказала одна из двух фигур, которые стояли над ней, освещенные красным неоновым светом вывески вьетнамского ресторанчика напротив Западной Тридцать шестой улицы.
– Да это баба!
Другой человек, который ухватил ее за лодыжки выше грязных брезентовых спортивных туфель и вытащил наружу, прорычал хриплым голосом:
– Баба или нет, а я расшибу ей задницу.
Она села. Брезентовая сумка со всеми столь дорогими ей принадлежностями плотно прижата к ее груди. В красном потоке неона на скуластом крепком лице видны глубокие морщины и уличная грязь. Запавшие в фиолетовые провалы глаза бледного водянисто-голубого цвета светятся страхом и злобой. На голове голубая шапочка, которую она днем раньше нашла в опрокинутом мусорном ящике. Одежда состояла из грязной серой с набивным рисунком блузы с короткими рукавами и мешковатой пары мужских коричневых брюк с заплатами на коленях. Это была ширококостная плотная женщина, живот и бедра выпирали из грубой ткани брюк; одежда, как и брезентовая хозяйственная сумка, попала к ней от доброго служителя Армии Спасения. Из-под шапочки на плечи неряшливо падали каштановые волосы с проседью, кое-где обкромсанные – там, где удалось достать ножницами. В сумке лежали в неописуемом сочетании самые разные вещи: катушка рыболовной лески, проеденный молью ярко-оранжевый свитер, пара ковбойских сапог со сломанными каблуками, ржавый церковный поднос, бумажные стаканчики и пластмассовые тарелки, годичной давности журнал «Космополит», кусок цепочки, несколько упаковок фруктовой жвачки и многое другое, о чем она уже и позабыла, были в той сумке. Пока мужчины разглядывали ее, один из них угрожающе, она сжимала сумку все крепче. Левый глаз женщины заплыл, скула была ободрана и вздулась, а ребра болели в том месте, которым три дня назад ей пришлось считать ступени лестницы по милости одной разгневанной женщины из христианского приюта. Она приземлилась на площадке, вернулась назад по лестнице и точным свинцовым ударом правой вышибла той женщине пару зубов.
– Ты залезла в мою коробку, – сказал мужчина с грубым голосом.
Высокий и костлявый, на нем только голубые джинсы, грудь блестит от пота. Борода, глаза мутные. Второй мужчина – ниже ростом и тяжелее, в пропотевшей рубашке и зеленых армейских штанах, карманы набиты окурками. У него сальные темные волосы, и он все время чешет в паху. Первый мужчина толкнул ее в бок носком ботинка, и от боли в ребрах она сморщилась.
– Ты глухая, сука? Я сказал, ты залезла в мою сраную коробку!
Картонная коробка, в которой она спала, лежала на боку посреди целого острова смердящих мусорных мешков, на две с лишним недели забивших улицы Манхэттена и стоки – результат забастовки мусорщиков. В удушающей, почти сорокаградусной днем и тридцатипятиградусной ночью, жаре мешки раздувались и лопались. Для крыс наступили праздничные дни, горы мусора лежали неубранными, перекрывая на некоторых улицах движение.
