Я шла осторожнее, прислушиваясь к ногам, как к чувствительным сейсмографам.
И вот, после резкого поворота за скалой, поросшей седым лишайником и цепким можжевельником, открылся Он. Енисей. Не плоская картинка с экрана смартфона. Не красивый фон для инстаграмного селфи с фильтром «Сибирская Свежесть». Могучий. Холодный. Вечный. Широкий, как море в этом месте, он катил серо-стальные, тяжелые волны, окаймленные белой, клокочущей пеной. Воздух здесь был совсем другим – влажным, тяжелым, солоноватым, звенящим от пронзительных, тоскливых криков чаек, ныряющих за рыбой. Гул реки, низкий и мощный, вибрировал в костях, заполнял все пространство, заглушая мысли. Тропа, петляя меж последних сосен, вывела на широкий песчаный пляж. Песок, который я вчера видела лишь горсточкой у порога «Тайного Улья», теперь расстилался на сотни метров – серовато-желтый, мелкий, промытый и утрамбованный недавним прибоем, сверкающий мириадами влажных искр под набирающим силу утренним солнцем. Словно кто-то рассыпал алмазную крошку у ног исполина.
Именно здесь ступни взбунтовались окончательно.
Мокрые носки, набитые песком от «тундры» и хвойными иголками, превратились в ледяные, скрипящие оковы. Каждый шаг отдавался противным хлюпаньем, натирал, стягивал кожу, как мокрые ошметки грязной ткани. Тело, уставшее от дискомфорта, потребовало свободы. Я остановилась, оперлась ладонью о огромный, отполированный водой валун – его шершавость, испещренная древними царапинами льда и временем, мгновенно отпечаталась на коже, передавая вековую прохладу камня. И, не раздумывая, стала стягивать носки. Мокрый хлопок сопротивлялся, прилипая к коже, как вторая кожа, не желая отпускать. Холодный ветер с Енисея, не встречая преграды, мгновенно обжег босые лодыжки, щиколотки, икры. Мурашки побежали выше колена, к самой спине. И тогда…
…ступни 36-го размера впервые за долгие, долгие годы коснулись открытой земли. Не паркета офиса в «Москва-Сити», не скользкой плитки бассейна фитнес-клуба, не стелек умных кроссовок с памятью формы. Настоящей земли. Мокрого, плотного, липкого песка сибирской реки. Ощущение было шоковым. Не боль. Не холод. Не дискомфорт. Первозданная связь. Песок обнял подошвы – тяжелый, холодный, невероятно податливый и бесконечно правдивый. Он заполнял впадину свода, облеплял пятку, просачивался между пальцев, лаская каждую косточку, заполняя пустоту, созданную годами искусственных материалов. Я замерла, чувствуя, как волна мурашек бежит от ступней вверх по икрам, к коленям, заполняет живот, подкатывает к горлу. Не от холода – от чистого, животного восторга узнавания. От возвращения к чему-то древнему, забытому, но родному. «Так вот ты какой…» – прошептала я песку, делая первый осознанный, медленный шаг босиком. Песок скрипел, пел под ногами, отзываясь в костях чистым, немелодичным звуком свободы.
И началась картография. Настоящая. Тактильная.
Пляж Енисея под босыми ногами оказался не однородным полем. Он был сложным, живым ландшафтом, атласом ощущений, разделенным на четкие, властные зоны:
«Свежеиспеченное тесто»: Самая кромка воды, где песок был напитан влагой до состояния плотной, холодной глины. Холод бил в подошву, как электрический разряд. Липкий. Тяжелый. Шагнуть – и нога погружалась по щиколотку с глухим, сочным чмоком, словно земля целовала ступню ледяными губами. Вытащить – требовалось усилие, словно ногу засасывало в тесто. Подошва мгновенно покрывалась серой, холодной, плотной маской. «Прямо как бабушкины пирожки с капустой… то самое тесто, липкое и послушное, когда она ставила миску на кухонный стол в гатчинской хрущевке», – всплыло в памяти неожиданно, ярко, согревая изнутри холод сибирской воды. Запах мокрого песка, смешанный с резким, йодистым ароматом выброшенных на берег водорослей, вдруг сложился в точный запах бабушкиной кухни – запах тепла, безопасности, детства. Четко. Ярко. Нос помнил. Кожа помнила.
