Зиновий Лазаревич оказался высоким мужчиной с седоватой щетиной на впалых загорелых щеках. Бросались в глаза его большие уши, которые стояли торчком и их не скрывали убелённые временем волосы.
Дорофеев смотрел тусклыми глазами в стену и не мигал, словно на него опустилась не то оторопь, не то крылья беды.
– Мне не известно, почему она среди недели решила меня навестить? – Покачал головой. – Не знаю… Жили мы врозь, она место нашла в городе, я – здесь. Ей далеко отсюда идти, мне оттуда, вот и виделись только по воскресным дням и то, не каждый раз.
– Всё—таки должна быть причина ее столь спешного прихода к тебе? – Допытывался Иван Дмитриевич.
– Ну, не знаю я, не знаю.
– Скопленные деньги, где ты хранил? – Подходил Путилин с другой стороны.
– Так у меня, ну часть в деревню я посылал.
– Могла ли она получить некую сумму денег и нести тебе?
– Да вроде бы, – он задумался, – когда она сюда приходила, то приносила, то пять, то десять рублей, а один раз и двадцать пять.
Иван Дмитриевич обратился к становому.
– При Анне найдены деньги?
– Нет, ни копейки.
– Может быть ее, – и мужчина заплакал, невысказанное повисло в воздухе.
– Когда она собиралась к тебе или ты к ней?
– На следующей неделе она ко мне.
– Что—нибудь ценное она носила, кольцо там, цепочку, крестик, иные золотые или ценные вещицы?
– Откуда у нас? – Размазывая внезапную слезу по щетинистой щеке сказал Зиновий Лазаревич. – Крестик золотой, доставшийся от бабки, и тот на кожаном шнурке, да и колечко такое с красным камешком тоже от бабки.
– Крестика не было, – произнёс тихо Николай Иванович, – и колечка тоже.
– Ограбление? – Уже на улице спросил пристав Полюстровского участка.
– Не исключено, – ответил в задумчивости Путилин.
– Что далее?
– В вашей заботе опросить всех деревенских, в особенности мальчишек, – Иван Дмитриевич напутствовал полицейских, – эти бегают повсюду, может, видели незнакомцев в этих краях. Всякое бывает.
– Опросим, – хмуро ответил становой.
– Куда теперь? – Всё пытал начальника сыскной полиции пристав Таварт.
– Поговорить с юродивым и в столицу, мне кажется, оттуда началась трагическая история и там должна завершиться.
– Вы рассчитываете поймать убийцу?
– Служба у нас такая, когда получается, защищать город от злоумышленников, а когда опаздываем, как сейчас, то в нашей обязанности задержать и представить пред очи судьи того, кто поставил себя над законом Божеским и человеческим.
Местный юродивый оказался не таким юродивым, как о нём говорил становой пристав. Да, был Пантелей каким—то невзрачным, увидишь на улице, отвернёшься от него и позабудешь, как выглядит.
Фамилию свою юродивый получил от бывшего хозяина. Когда объявлен был Манифест 19 февраля 1861 года бывшим холопам давали фамилии тех, чьими крепостными они являлись, вот половина деревни и стала Безбородьками.
– Иду я, значится, вдоль рощи, а впереди, словно тряпья куча, ну я, значится, к ней, а это баба, руки раскинула, ноги подогнуты. Я, значится, подумал, что вина что ли перепила, за плечо тормашу, а она ни звука и на шее верёвка, ну я, значится, к старосте. Говорю, значится, так и так, на усадьбенных полях баба лежит, значится, мертвее не бывает.
– Никого рядом не видел?
– Не—а, значится.
– Может. Телега какая или коляска?
– Не—а, я бы сразу сказал, значится, никого не видел.
– Бабу признал?
– Не—а, как звать, значится, не знаю, а что в Окервале видел, так это точно.
