Как серёжками, качая люстрами,
Качая люстрами, танцует дом!
Согласитесь, двусмысленно звучит, если в прежней жизни тебя звали Серёжкой… Но теперь-то ты, блин, Артур, не меньше, кто это смеет напоминать ему его тёмное прошлое?!
Трезвон в дверь разогнал остатки сна, и обострил головную боль «мальчика, но мужа».
– Это грузчики! – кошечкой сонно потянулась ювелирная Ася Трубникова – Открой, они вторую партию вещей привезли…
Замотавшись в одеяло, голый и больной, шаткий, и неустойчивый не только морально, Кенарь пошёл открывать, как полагается послушным мальчикам. За клеенчатой дверью оказался мужчина в единственном числе, и совсем не похожий на грузчика. Он тоже был в одеяле, но более цветастом и артистичном, в мексиканском пончо и таком же сомбреро.
– Ты кто такой?! – заорал этот бледнолицый мексиканец на Серёжу.
– Хотел бы я и сам это знать… – подумал Кенарь, прижимая руку к пылающему, раскалывающемуся лбу – Человек без имени, без дома, без профессии, разыскиваемый военкоматом и с аттестатом о среднем образовании. И без…
Неудовлетворённый молчанием мексиканец ударил Серёжу не в бровь, а в глаз, и запоздало Арктур-второй понял, что попал под молот ревности. Бедное похмельное и побитое Никто упало на паркетный пол, шаря вокруг себя руками для равновесия хотя бы в сидячем положении, а слух разрывали истеричные вопли прибежавшей на шум полуобнажённой Амалии Ювелирной:
– Подонок! Не смей ко мне приходить! Между нами всё сказано! Как ты мог так поступить?!
– Интересно, это она мне говорит или ему? – ватно зажёвывал мысли Кенарь, как магнитофон ленту иной раз жуёт.
Судя по тому, как сердито Ася-Амалия захлопнула входную дверь, и как заботливо она оказывала потом Серёже первую медицинскую помощь – слова адресовались кабальеро в «сомбрере».
– Мерзавец! Ему это с рук не сойдёт! Артурик, надо бы лёд приложить, или что-нибудь холодное.
Кенарь пошёл в ванную, прикладывать холодную струю. В отделанной белыми и голубыми, безупречно-равнобедренными квадратами кафеля ванной комнате Кенарева приятно удивил жестяной смеситель с белыми пластмассовыми кранами и резиновым шлангом душевой лейки. Не то, чтобы это чудо гидравлики смотрелось, как в кино, но в коммуналке у Кенаревых это смотрелось бы шиком! Там был и для раковины и для ванны, и вообще для всего был только один-единственный кран-ворот. Его прозвали в народе «носатым», за его длинный и кривой поворотный излив, стандартный в миллионах домов…
Потом, в течение дня, хоть и не с первой попытки, но всё же встретивший грузчиков, Сергей помогал таскать из фургона с надписью «Трансагентство» вещи, выбирая, которые полегче, вживаясь в роль хозяина, покрикивал на кряхтевших несунов:
– Не дрова несёшь! Мы за этой «стенкой» два года в очереди стояли!
Или:
– Осторожнее тащи, ты вообще знаешь, сколько нам стоил этот ковер?
При этом юный хозяин с трудом вспоминал даже имя той хозяйки, с которой якобы годами стоял за румынской мебельной «стенкой» и, по легенде, накидывал червонец сверху за дорогущий палас. Ася она или Амалия, что псевдоним, а что паспортное, и как она разрешила себя звать – он помнил рвано и путано.
И при этом, излишне демонстративно подчёркивая радение, нёс «пред лице ея» настенные вязанные композиции и чеканки, вазы и статуэтки, вышивки в рамочках, фикус в кадке, стопки собраний сочинений классиков, перехваченные крест-накрест бечевой…
