– Амалия, просим, просим! – кричало общество «ценителей» прекрасного в Асином лице, и Ася выбралась на эстрадное возвышение спеть романс «Очи чёрные». Кенарь же совсем окосел от, справедливости ради, отметим, в школе не свойственного ему пьянства, и потому поддавал, «типа на саксофоне», самозабвенно, заигрывающе, вызывающе, провокационно, просто увивался и обвивался вокруг исполнительницы…
В общих чертах он её ещё видел, и оценил утянутую (не хочется говорить – уценённую) стройность, а вот мелких предательских морщинок вокруг глаз и прочих неуловимно-неумолимых примет, с которыми балерин уже выпроваживают на пенсию – не различал. Куда там, если в глазах всё двоится и плавает?
– Артурик, поедемте ко мне? – предложила Ювелирная-Трубникова первой, на правах старшей в этом романтическом тандеме. Предложила буднично, бывало и даже немного устало – мол, «как вы мне все, липучие, надоели».
– А что скажет муж?! – играл взрослость, искушённость Кенарев-Арктур.
– А так получилось, Артурик, что мужа у меня нет…
– Приятно такое слышать от приятной дамы – галантерейничал фальшивый саксофонист.
– Арт, а что вы пить будете? – поинтересовалась Амалия-Ася уже в такси, покладисто и с пониманием доставая деньги.
– Давай так… – пьяно бухтел Кенарь накрывая её руку своей ладонью – Я мужчина, я выбираю, потому что я плачу… Договоримся сразу – никаких подарков, кроме – ик! – символических…
– Как вы… как ты благороден! – сказала Амалия, приятно удивлённая таким оборотом дела. Она была приучена «поклонниками таланта», что платит всегда тот, кто постарше…
Впрочем, «Артурик» в этом процессе «растления малолетних» думал совсем не о ней, о чём она, к счастью, так никогда и не узнала, а о призраке Регины Доммаже, дымке миражной мечты, девушке, о которой, в сущности, ничего не знал, и беспочвенные, от начала до конца придуманные чувства к которой были, если рассуждать трезво – безумием, психическим расстройством. Но пьяному ли Кенарю рассуждать трезво? Да и что есть вся любовь, в тех контурах, которые придают ей образованные люди, как не повреждение ума, перегрев холодного рассудка?
– Так что будем пить? – спрашивал Кенарь с вызовом, глядя на Асю-Амалию, но видя и слыша лишь регги в похмельной ночи.
– У меня тут для вас бар, что ли? – не выдержал таксист, как и все таксисты, по ночам торговавший водкой. – Есть «Пшеничная» в багажнике, будете брать – берите, а выбирать у меня не из чего…
И они взяли бутылку «Пшеничной», в руке с которой, как с гранатой, новый Арктур толкнул дверь в довольно прогрессивный, новый дом 80-х годов постройки, где широкие лестницы, три лифта на каждый подъезд и окна во всю ширину помещения…
Кенарев как-то сразу привык к новой квартире Амалии, к которой она сама ещё не привыкла. В понимании этого никчёмного человека он нежданно-негаданно – попал в объятия самой забористой роскоши. Квартира новой планировки, двухкомнатная, причём одна комната очень большая, а другая – тоже большая, но чуть поменьше. Правда, кухня маловата – но её спасало панорамное окно.
Обои, бумажно-узорчатые, моющиеся, Асе уже поклеяли, но модный металлический крашенный кухонный гарнитур ещё громоздился кучей.
На подоконниках целые выставки хрусталя и фарфора и книг подписных изданий, роскошь которых только подчёркнута их художественным свалом в беспорядке. Мягкость характера владелицы выдавало сентиментальное множество мягких игрушек, у некоторых из которых – заботливо подшиты пуговицы взамен утерянных пластмассовых глаз. Заниматься таким «плюшевым ремонтом» в зрелом возрасте может только очень добрый человек…
