Так мы расплачивались за глупую линейную тактику.
В марте 1942 года мне пришлось быть на совещании госпиталей ЗУ армии. На этом совещании я узнал, что мы пропустили раненых через госпитали за два – три месяца боёв больше всего первоначального численного состава нашей ЗУ армии, при прибытии её на фронт! Но при этом освободили от противника лишь незначительную территорию!
Это была бесцельная и бездумная трата живой силы нашей армии!
Итак, наш госпиталь занимался только подготовкой раненых для хирургического госпиталя, который расположился тут же в саду. В одно из моих дежурств стояла сильно морозная погода.
Температура на улице доходила до минус сорока градусов, госпиталь был уже заполнен ранеными, но прибывали все новые и новые партии… И скоро весь двор больницы был заставлен машинами с ранеными. Мороз давит, раненые стонут, многие почти замерзают, молят поместить их хотя бы в коридоре или еще где-либо, лишь бы не замерзнуть во дворе. Они вырвались из когтей смерти там, на поле боя, и конечно, умирать на дворе госпиталя…
Вбегаю в здание госпиталя, смотрю, палаты заполнены так, что свободно можно переставить койки и разместить еще столько же раненых. Коридоры тоже совершенно свободные! Кричу на санитаров, сестер и прочих, чтобы немедленно сносили раненых со двора в госпиталь, а мне отвечают, что дежурный врач больше не разрешает принимать раненых.
Сказать, что это меня сильно удивило, не сказать ничего. Я кинулся в комнату дежурного врача. За столом сидел седой человек и спокойно писал что-то в толстый журнал.
«Знаете ли вы, – закричал я, – что во дворе в машинах в сорокаградусном морозе замерзают раненые!»
«Что же я могу поделать, – ответил врач, – я и так принял в госпиталь больше, чем положено по плану и больше принять не могу ни одного человека.»
«Дурак! – не вытерпев, закричал я, – да разве на фронте в боях ранят и убивают ежедневно по плану? Да знаете ли вы, что пока мы с вами разговариваем, здесь, у самих стен госпиталя, люди умирают из-за вашей тупости и преступного равнодушия!»
Врач вскочил на ноги и с перекошенным от злобы лицом закричал:
«Я не позволю оскорблять меня! Я – дежурный врач, и сам отвечаю за все! И не ваше дело вмешиваться в мои распоряжения! Я на вас буду жаловаться начальнику санитарного отдела армии».
Потеряв всякое самообладание, я схватил этого идиота за руки, вытащил из-за стола, ударил рукояткой пистолета по столу и крикнул:
«Если через десять минут все раненые не будут внесены в госпиталь, я застрелю вас как собаку!»
И с силою швырнул его в коридор госпиталя. Сам сел за его стол, положив перед собой часы и пистолет.
Прошло десять минут, врач не показывался.
Я вышел в коридор. Там уже стояли носилки с ранеными, в палатах койки были сдвинуты и приняты новые раненые. Я вышел во двор, ни одной машины с ранеными во дворе не было. В течение ночи прибывали еще две партии раненых, и все были приняты. Вместо положенных трехсот пятидесяти коек, мы приняты тысячу четыреста пятьдесят человек, нарушив всякие правила – таковы законы войны.
А на второй день вызвали меня к приехавшему начальнику санитарного отдела армии военврачу третьего ранга Рязанову. Встретил меня высокий, лет тридцати пяти мужчина, богатырского сложения, физически развит, красивое простое русское лицо. Перед ним лежал рапорт побежденного мной ночью врача.
«Читайте!» – жёстко сказал Рязанов.
