Она завораживала.
Он позвонил жене в начале одиннадцатого; в это время она уже приняла ванну и сидит на кровати, набросив на плечи халат и втирая в ноги увлажняющий крем, а потом повернется к зеркалу и проделает то же самое с лицом – будет втирать крем нежными движениями подушечек пальцев. Ему захотелось быть рядом и смотреть, как она это делает, потому что воспоминания о ее ежевечернем ритуале были давними.
– Я трезвый, – были первые его слова.
– Хорошо, – ответила она, но без всякого воодушевления, и он не знал, что говорить дальше.
– Анна… Она не отвечала.
– Мне очень жаль, – пылко проговорил он.
– Мне тоже, Бенни. – Голос ровный, бесстрастный.
– Тебе не интересно, где я сейчас?
– Нет. Он кивнул, как будто ничего другого не ждал.
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Бенни. – Она повесила трубку, а он подержал мобильный у уха чуть дольше. Он понял: она не верит, что ему удастся продержаться.
Может быть, она права.
Кристина поняла, что завладела его вниманием, и продолжала:
– В девятом классе средней школы я переспала с учителем. И с приятелем отца.
Но священник никак не среагировал.
– Что вы об этом думаете? – спросила она. Вдруг ей стало очень важно его мнение.
Он так долго медлил с ответом, что она встревожилась. Да слышал ли он, что она сказала? Слушал ли ее? Или просто она его завела?
– Я думаю, что вы нарочно пытаетесь шокировать меня, – сказал он, но при этом улыбался, и голос у него был мягким, как вода.
На секунду она смутилась. Подсознательно рука взлетела к волосам; пальцы принялись перебирать, теребить кончики прядей.
– Меня интересует другое: почему вы захотели меня шокировать. Вы по-прежнему считаете, что я буду вас осуждать?
Это была лишь часть правды, но она едва заметно кивнула.
– Я едва ли могу винить вас, потому что подозреваю: вы на собственном опыте убедились в том, что остальные реагируют именно так. Осуждают.
– Да, – кивнула она.
– Позвольте напомнить, что в христианстве проводится различие между человеком и поступком. То, что мы делаем, иногда неприемлемо Богом, но нас самих Он принимает всегда. А поскольку я некоторым образом делаю Его дело, Он ожидает того же самого и от меня.
– Мой отец тоже думал, что делает Божье дело. – Слова вырвались у нее непроизвольно – отголосок старого гнева.
Он поморщился, словно от боли, как будто она не имела права проводить такое сравнение.
– Библию использовали в разных целях. В том числе и с целью устрашения.
– Тогда почему Бог все это допускает? – Кристина понимала, что на ее вопрос нет ответа; во всяком случае, она никакого ответа не видела.
– Вы должны вспомнить…
Ее руки обмякли; у нее как будто ушла почва из-под ног.
– Нет, вы мне скажите. Почему? Почему Он написал Библию так, что всякий может толковать ее как вздумается? – Она слышала собственный голос – он делался все громче, все пронзительнее. Сейчас он выдавал бушующие в ней чувства. – Если Он так нас любит… Что я Ему сделала? Почему Он не позволил мне пойти по легкому пути – как, например, вам и вашей жене… Почему Он послал мне Вильюна, а потом позволил ему вышибить себе мозги? В чем мой грех? Он дал мне такого отца – какие у меня после этого были возможности? Если Он хотел, чтобы я стала сильнее, укрепилась, почему Он не сделал меня сильнее? Или умнее? Я была ребенком. Откуда мне было знать? Откуда мне было знать, что взрослые тоже дураки и все портят по глупости? – Ее слова звучали резко; она услышала себя как бы со стороны и остановилась. Сердито вытерла слезы тыльной стороной ладони.
