– Я не умею этим пользоваться, – признался он.
– Двадцать рандов в час, – презрительно бросила она, как будто его признание сразу дисквалифицировало его.
– Хочу научиться, – терпеливо продолжал он, освеженный после дневного сна.
– Для чего вам Интернет? Что вы хотите делать?
– Я слышал, здесь можно читать газеты. И смотреть прошлогодние подшивки.
– Архивы. Это называется интернет-архивы.
– А-а-а! – протянул Тобела. – Вы мне покажете?
– Вообще-то мы никого не учим…
– Я заплач.
Он увидел, как загорелись ее светло-зеленые глаза: с одной стороны, на этом чернокожем тупице можно срубить кучу бабок, но, с другой стороны, с ним придется долго возиться…
– Двести рандов в час, но вам придется подождать, пока закончится моя смена.
– Пятьдесят, – сказал он. – Я подожду.
Он захватил ее врасплох, но она быстро взяла себя в руки.
– Сто. Хотите – ждите, не хотите – как хотите.
– Сто, но с вас еще кофе. Она протянула ему руку и улыбнулась:
– Договорились. Меня зовут Симона. Он увидел, что в языке у нее тоже что-то блестит.
Вильюн. Он был невысокий – выше ее лишь на голову. И не очень красивый. На запястье носил медный браслет, а на шее – тонкую золотую цепочку, которая ей не нравилась. Не то чтобы он был беден – просто не испытывал интереса к деньгам. Под жгучим солнцем Свободного государства его восьмилетний полноприводный пикап почти совсем выгорел; первоначальный цвет можно было угадать лишь с большим трудом. День за днем пикап стоял на автостоянке гольф-клуба «Шуманс-Парк», пока его хозяин обучал гольфу новичков, продавал мячи в магазинчике спортинвентаря или играл с более важными членами клуба.
Он был профессиональным гольфистом – теоретически. Продержался в «Саншайн-Тур» всего три месяца, а потом у него кончились деньги, потому что он не мог загонять мяч в лунку под давлением. Если он знал, что от удара многое зависит, его начинало трясти – он называл это трясучкой. Он несколько раз примеривался перед тем, как послать мяч в лунку, и, хотя мяч лежал идеально, промахивался. Его сгубили нервы.
– Он устроился в клуб «Шуманс-Парк». В ту ночь я увидела его у восемнадцатой лунки с бутылкой в руке. Это было странно. Как будто мы с ним сразу узнали друг друга. Мы с ним были одной породы. Не такие, как все. Когда живешь в общежитии, такие вещи понимаешь быстро – что ты не совсем из того теста, что и остальные. Никто ничего не говорит, все друг с другом вежливы, милы, ты общаешься, смеешься и вместе с остальными боишься экзаменов, но на самом деле ты не такая, как они.
А вот Вильюн меня разглядел. Он сразу все понял, потому что и сам был таким.
Мы разговорились. Все получилось так… естественно, с самого начала. Когда мне надо было возвращаться, он спросил, что я делаю после работы, и я ответила, что мне надо ловить машину, чтобы вернуться в общежитие. В общем, он сказал, что подбросит меня.
Потом, когда гости разошлись, он спросил, не подам ли я ему мячи, потому что ему захотелось поиграть в гольф. Мне показалось, он слегка пьян. Я сказала: нельзя играть в гольф в темноте, а он ответил: все так думают, но он сейчас мне покажет.
Летняя ночь в Блумфонтейне… Кристина помнила запах травы, слышала ночные звуки и видела полумесяц. Она помнила, как свет от клубной веранды падал на загорелую кожу Вильюна. Она видела его широкие плечи, его странную улыбку, и выражение глаз, и ауру вокруг него – ужасное одиночество, которое он повсюду таскал с собой. Удар клюшки по мячу, и, как только мячик взлетел во мраке, он сказал:
