– Бенни, нам надо поговорить. Он застонал и попытался сесть.
– Я сварила тебе кофе. Он поднял голову и увидел озабоченное лицо Анны. Она стояла склонившись над ним.
– К-который час? – с трудом выговорил он; голосовые связки ему как будто не повиновались.
– Пять часов, Бенни. – Жена присела на диван рядом с ним. – Выпей кофе.
Поскольку правая рука затекла, он взял кружку левой. Кофе был горячим; ладонь обожгло.
– Сейчас еще рано, – заметил он.
– Мне нужно поговорить с тобой до того, как проснутся дети.
Он уловил нечто необычное в ее голосе. Он выпрямился и расплескал кофе на брюки – как оказалось, он заснул не раздеваясь.
– Что я такого натворил?
Анна ткнула указательным пальцем себе за спину. На столе, у тарелки с нетронутым ужином, стояла бутылка «Джека Дэниелса». Пепельница была переполнена; у барной стойки валялись перевернутые табуреты, на полу он разглядел осколки разбитого стакана.
Он отпил кофе. Горячая жидкость обожгла язык и нёбо, но не смогла перебить мерзкий привкус перегара.
– Извини, – прохрипел он.
– Твои извинения меня больше не устраивают, – ответила жена.
– Анна…
– Нет, Бенни, хватит. Больше я на это не пойду, – без всякого выражения произнесла она.
– Господи, Анна! – Он протянул к жене руку, увидел, как дрожит рука. Алкоголь еще не до конца выветрился. Когда он попытался положить ей руку на плечо, она отстранилась. Только тогда он заметил, что губы у нее распухли и уже начинают приобретать багровый оттенок.
– Все кончено. Семнадцать лет! С меня хватит. У всякого терпения есть предел.
– Анна, я… это все виски, ты ведь понимаешь, я не собирался делать ничего плохого. Бога ради, Анна, ты ведь понимаешь, что вчера это был не я…
– Бенни, вчера ночью твой сын помог тебе встать со стула. Помнишь? Знаешь, что ты ему сказал? Ты помнишь, как ты ругался и богохульствовал, пока у тебя не закатились глаза? Нет, Бенни, ничего ты не помнишь – и не вспомнишь никогда.
Знаешь, что он, твой сын, сказал тебе? Когда ты валялся с разинутым ртом и храпел, а от тебя разило спиртным? Знаешь? – Она готова была расплакаться, но сдерживалась.
– Что же он сказал?
– Он сказал, что ненавидит тебя. Гриссел задумался.
– А Карла?
– Карла заперлась в своей комнате.
– Анна, я поговорю с детьми, я все исправлю. Они знают, что я пью из-за работы. Они знают, что на самом деле я не такой…
– Нет, Бенни.
Он уловил в ее голосе нотки какой-то обреченности, и сердце у него сжалось.
– Анна, не надо!
Она даже не взглянула на мужа. Кончиком пальца провела по вспухшей губе и отошла от него.
– Именно так я и говорила им всякий раз, оправдывая тебя: во всем виновата его работа. Он хороший отец, просто у него работа такая, вы должны понять. Но больше я тебе не верю. И самое главное, дети тебе больше не верят… Потому что это все-таки был ты, Бенни. Ты! Другие полицейские тоже каждый день сталкиваются с похожими вещами, но не напиваются в стельку. Они не орут, не ругаются, не ломают мебель и не бьют жен. Все кончено, Бенни. Окончательно и бесповоротно.
– Анна, я брошу пить, ты знаешь, я ведь уже бросал. Я могу бросить… Ты знаешь, что это в моих силах.
– Да, ты бросал, а как же… На сколько тебя хватило – на шесть недель? Да, шесть недель – твой личный рекорд. Но моим детям этого мало. Они заслуживают большего. Да и я… я тоже заслуживаю большего.
– Наши дети… Наши…
– Пьяница не может быть отцом.
Его затопила волна жалости к себе. Страх.
