Не заходя к себе, Рыбкин во всем параде ввалился к Браслету в денник. Браслет попятился и недружелюбно покосился на вошедшего.
– Живем, милок, живем! Мы еще с тобой побегаем, – закричал Рыбкин и от избытка чувств обнял жеребца за шею.
Браслет прижал уши, оскалил зубы и, схватив его за плечо, потянул к себе. Казакин треснул и пополз книзу.
Гордость и богатство Рыбкина – казакин был испорчен навсегда. Не удержавшись на ногах, старик кувырком полетел на солому. Браслет отошел в угол и наблюдал за ним, готовый к бою.
Рыбкин поднялся, покачал головой и тихо проговорил:
– Дурак, дурак, что я тебе плохого сделал?
Браслет услышал знакомый голос и, убедившись, что его не собираются бить, а может, только теперь узнав Рыбкина, приветливо закивал головой и ткнулся носом в разорванное плечо.
* * *
Скоро Браслет успокоился окончательно. К чужим он все еще относился недоверчиво и настороженно, но Сенька и Рыбкин беспрепятственно в любое время входили в его денник. Жеребец был отдан в полное распоряжение Рыбкина, и старик ревниво оберегал его покой, не подпуская никого из посторонних. От работы он был освобожден.
– Пусть отдохнет и поскучает, а главное – чтобы забыл ипподром, – говорил Рыбкин.
Через месяц Браслет стал послушен и ласков.
Но как-то утром, когда после ежедневной получасовой прогулки Сенька отводил Браслета в конюшню, они встретили конюха с качалкой. Увидев качалку, Браслет захрапел и, прежде чем Сенька успел его отвести, тряхнул ее копытом. Сеньке пришлось долго водить его по двору, прежде чем он опять успокоился.
– Эта лошадь в качалке не пойдет, – уверяли конюхи.
Рыбкин отмалчивался и только позже, оставшись с Сенькой наедине, сказал, улыбаясь:
– Мы еще на этом жеребце такой приз оторвем, что у них голова закружится. Только повозиться с ним придется немало. Всю науку надо с начала пройти.
Прошел еще месяц. Браслет отдыхал. Ежедневная прогулка шагом его уже не удовлетворяла. Сеньке часто приходилось круто. Браслет хотел двигаться резвее. Он шалил, вставал на дыбы и прыгал козлом, грозя смять Сеньку.
– Сладу нет, – жаловался тот.
– Завтра прогоняем на корде, – сказал после одной из таких прогулок Рыбкин. – Начнем обучать сызнова.
Браслета привязали на длинную веревку. Рыбкин держал конец веревки, стоя среди двора, а Сенька пошел рядом с жеребцом, держа его за недоуздок. Браслет шел по кругу широким, спорым махом. Сенька отпустил недоуздок и отбежал в сторону. Браслет понесся по кругу, наслаждаясь быстрым бегом.
– Теперь его через два дня на третий будем гонять, – сказал Рыбкин, когда Браслет вспотел.
Назавтра, как всегда на рассвете, пока на дворе еще не было суеты, Сенька вывел Браслета на прогулку. После бега на корде Браслет чувствовал прилив сил и шел за Сенькой, гордо выгибая шею и играя мускулами. Первое, что он увидел во дворе, была незнакомая пегая лошадь.
Браслет громко, вызывающе заржал и раздул ноздри. В ответ раздалось тихое, ласковое ржание. В одном направлении с Браслетом, но на приличном от него расстоянии, Рыбкин водил пегую лошадь. Браслет бил ногой по земле, храпел и косил глазами на кроткого соседа. Но тот деловито шагал рядом, не обращая на него внимания. К концу прогулки Браслет успокоился и только потряхивал головой, изредка поглядывая на Пегаша.
С этого дня, выходя на прогулку, Браслет обязательно находил во дворе Пегаша. С каждым днем расстояние между ними сокращалось. Скоро они гуляли бок о бок и, казалось, не замечали друг друга. Пегаш была кроткая лошадь, тихого и ласкового нрава, резвая, трудолюбивая. Выбракованный с завода за масть
