Она снова обняла свою маленькую ученицу.
В тот миг Кати поняла, что иногда даже объятия могут быть ударом судьбы.
⁂
Кати нарушила свое самое главное правило: не ушла, прочитав письмо. Она пила свежесваренный фильтр-кофе со сгущенным молоком, хотя на самом деле ей вообще ничего не хотелось. Вытирала слезы на лице Гудрун Люпенау голубой салфеткой, которая лежала на кухонном столе, и успокаивала свою старую учительницу, хотя сама нуждалась в этом гораздо больше.
Спустя добрых два часа Кати сказала:
– Всего хорошего. – И действительно имела в виду именно это.
Потом она пошла к реке: мимо нескольких палисадников к окраине городка, вдоль заброшенной фермы, к скамейке, где можно отдохнуть душой. Душа Кати казалась такой тяжелой, что от этого груза, наверное, прогнулась до земли.
Небольшая речка делала здесь плавный изгиб, по берегам лежали гладко отесанная водой галька и по-осеннему разноцветные листья. Дети соорудили из веток небольшую плотину, и река весело журчала, дергая за тонкие прутики.
В детстве она тоже играла здесь, но в какой-то момент потеряла интерес. Потому что река могла просто взять и покинуть это место, никто ее не останавливал. В отличие от Кати, которая не могла уйти куда хотела и делать что хотела. Все это решала ее мать. Которая, разумеется, желала ей только добра.
Скамейка для отдыха душой была сделана из нержавеющей стали, сиденье и спинка состояли из решеток, напоминающих кухонную терку. Под ней не росла трава: видимо, ее стирали ботинки сидящих здесь людей… а может, сами отдыхающие души. Кроме Кати, у реки никого не наблюдалось, только ветер шелестел в верхушках дубов, лип и каштанов. Здесь снаружи все так красиво, думала Кати, присаживаясь на скамейку, а у нее внутри все так безобразно.
Ей хотелось спросить у матери, почему она тогда так поступила. Но мертвые не слышат вопросов сквозь могильную землю, как громко их ни задавай. Даже если будешь кричать. Поэтому крики Кати так в ней и остались, не сумев вырваться наружу.
Ее мать была из тех, кого когда-то называли леди. Симпатичная стройная женщина, всегда безупречно одетая, с французским шиком, манерами и выражениями. Представительница высшего общества этого городка. И главный секретарь мэра, причем с ударением на слово «главный».
Ее нельзя было назвать добросердечной, но она неизменно находилась рядом с Кати и активно участвовала в ее жизни. Мама относилась к категории женщин, которые зимой натягивают тебе шапку пониже, постоянно заворачивают тебе в вощеную бумагу на один бутерброд больше и трижды напоминают не перебегать через дорогу, а пользоваться пешеходным переходом. Мать с удовольствием надела бы на Кати стеклянный колпак. Это не прекратилось даже после того, как ее дочь выросла. Кати поддерживала с ней хорошие отношения, но они до последнего больше походили на общение с гувернанткой, чем с матерью. Она всегда надеялась, что однажды это изменится, что из гувернантки, как бабочка из кокона, вылупится настоящая мама. Но она в итоге даже не окуклилась.
Кати встала и направилась к реке в поисках места с неглубоким руслом и медленным течением. Ее отражение рябило, расплывалось. И все же вот они, глаза ее матери. Кати искала в них ответ, который бы все объяснил, все оправдал и не нанес при этом новых ран.
– Почему? – спросила она, как будто этот вопрос требовалось произнести вслух, явить миру, чтобы получить ответ.
