Аналогичная драма, хотя и в менее острых формах, разыгралась и в Тригорском. Увлеченная Пушкиным, мать Анны Николаевны, Прасковья Александровна Осипова, решает удалить возможную соперницу свою, старшую дочь, отдавая себе, очевидно, полный отчет в ее чувстве к Пушкину. «Вчера у меня была очень бурная сцена с моей матерью из-за моего отъезда. Она сказала перед всеми моими родными, что решительно оставляет меня здесь… Если бы вы знали, как я печальна! Я, право, думаю, как А. К. (Анна Керн), что она одна хочет одержать над вами победу и что она из ревности оставляет меня здесь…» И далее: «Я страшно зла на мою мать; вот ведь какая женщина!»
В письмах Анны Николаевны много глубокого, искреннего и красивого чувства. Она имела право писать поэту: «Вы терзаете и раните сердце, цены которому не знаете». Особенно проникновенно и сердечно письмо, вызванное переломом в судьбе поэта (отъезд его из Михайловского в Москву по вызову императора). «Боже, с какой радостью я бы узнала, что вы прощены, если бы даже мне не пришлось вас никогда больше увидеть, хотя это условие для меня столь же ужасно, как смерть». И это несмотря на довольно легкое отношение к ней Пушкина, который подчас «оскорбляет» ее своим поведением, ведет себя как «опасный человек», недостоин искренней любви и т. п. За все это Анна Николаевна пытается иногда возбудить в письмах его ревность, но делает это крайне наивно и простодушно.
В пачке женских писем к Пушкину листки Анны Николаевны Вульф занимают особое место: это единственные дошедшие до нас письма к нему девушки, по-видимому, искренне и глубоко его любившей.[7]
А.С. Пушкин – А. Н. Вульф
21 июля 1825 г. Михайловское
Пишу вам после очень грустного опьянения; вы видите, я держу свое слово.
Итак: в Риге ли вы уже? одержали ли победы? скоро ли выходите замуж? нашли ли уланов? Сообщите мне обо всем этом во всех подробностях, ибо вы знаете, что, несмотря на мои злые шутки, я поистине интересуюсь всем, что вас касается. Хотел я побранить вас, да не хватает на то смелости на таком почтительном расстоянии; что же касается нравоучений и советов, то вы их получите. Слушайте хорошенько: 1) Во имя неба, будьте ветрены лишь с вашими друзьями (мужского рода): последние воспользуются этою ветреностью лишь в свою пользу, тогда как подруги повредят вам, ибо усвойте себе хорошенько ту мысль, что все они столь же пусты и столь же болтливы, как и вы сами. 2) Носите короткие платья, ибо у вас прехорошенькие ножки, да не растрепывайте височков, хотя бы это было и модно, так как у вас, к несчастью, круглое лицо. 3) С некоторого времени вы стали очень учены, но… не старайтесь выказывать этого, и если какой-нибудь улан скажет вам, «что с вами нездорово вальсировать», – не смейтесь и не жеманьтесь и не делайте вида, что этим гордитесь; высморкайтесь, отвернитесь и заговорите о чем-либо другом. 4) Не забудьте о последнем издании Байрона.
Знаете, за что я хотел побранить вас? Нет? Испорченная девица, без чувства и без… и т. д. А ваши обещания? Сдержали вы их? Пусть – не стану больше говорить о них и прощаю вас, тем более что и сам об этом вспомнил лишь после вашего отъезда. Странно, где же у меня тогда была голова? После сего поговорим о другом.
Все Тригорское поет: «не мила ей прелесть ночи, а у меня от этого сердце ноет». Вчера мы с Алексеем[8] говорили подряд четыре часа. Никогда еще не было у нас такого продолжительного разговора. Угадайте, что нас вдруг так сблизило? Скука? Сродство чувства? Ничего не знаю: каждую ночь гуляю я по своему саду и говорю себе: она была здесь; камень, о который она споткнулась, лежит на моем столе подле ветки увядшего гелиотропа. Пишу много стихов, – все это, если хотите, очень похоже на любовь, но клянусь вам, что о ней и помину нет.
