Письмо к Элизе - страница 2

Дожёвывая последний кусок колбасы вприкуску с сухарём, с которого он предварительно стряхнул избыточную соль, Бернард запил еду горячей водой из кружки. Он вспомнил, как ругалась Элиза на эту привычку, считая, что Бернард таким образом губит свой желудок. Однако годы шли, привычка оставалась, а желудок исправно работал.

Если жалоб на желудок не поступало, то со сном дело не ладилось. Бернард признавался себе, что последние пару дней чувствовал себя не в своей тарелке. Было маетно спать по ночам, ветер выл за стенами башни как-то особенно злобно, царапая камни. Мышак ворочался с боку на бок, никак не мог пригреться, чтобы погрузиться в сон. В спальне на втором этаже башни не было холодно, однако осенний ветер, дувший в окно, каким-то особым образом действовал на Бернарда. Ему казалось, что здесь зябко, даже под пуховым одеялом в тёплом гнезде из сена, которое он, потакая старой привычке, соорудил на кровати.

Так было и вчера ночью. Промаявшись пару часов, он встал и от ночника у своей кровати зажёг другую лампу, побольше, стоявшую на рабочем столе.

Это был особенный светильник – одна из немногих вещей, которые Бернард привёз с собой из Лиенца, когда переезжал в башню. Мастер вылепил его из глины с вкраплением цветного стекла. Лампа повторяла своей формой черепашку, высунувшую голову из панциря. Когда внутрь наливали масло и поджигали, пламя на конце фитиля играло на стёклышках весёлыми зайчиками. Светильник очень нравился его дочери Софии; будучи ещё совсем юной, она получила такой подарок от Бернарда. Часто отец рассказывал ей сказки при свете черепашки. Одной из первых была чудесная история о далёких островах, где водятся черепахи, умеющие плавать в море. Они настолько большие, что могут прокатить на своём панцире целое мышиное семейство, включая всех бабушек и дедушек. «Хорошая сказка», – подумал Бернард. Никто из австрийских мышей не был на далёких островах и не мог знать, как там на самом деле. Да это и не было важно, главное, что сказка понравилась Софии, она зарылась поглубже в сено и уснула.

Ныне София уже взрослая. Она имела своих мышат, рассказывала им сказки, услышанные от папы и мамы, а черепашка стояла на рабочем столе Бернарда, связывая его с той, прошлой жизнью, когда они все вместе жили в одном гнезде рядом с римскими руинами в Лиенце. Свет от черепашки согрел Бернарда лучше, чем пуховое одеяло. Он расправил лапы, подвигал затёкшим хвостом, взял чистый лист бумаги и карандаш.

«Моя дорогая Элиза», – начал он письмо и остановился. Ему очень бы хотелось быть рядом и обнять её, но письма оставались единственным способом общения. О чём написать? Он продолжил: «Прошёл ещё один месяц с того момента, как я написал тебе последнее письмо. Я очень скучаю и стараюсь писать почаще, но теперь, когда началась осень, работы становится всё больше, а зимой, с приходом снегов, я буду трудиться не покладая лап».

Бернард почесал нос карандашом и громко чихнул. Когда он успел простудиться? Мышак спустился на кухню, где принялся готовить себе чай. Он решил не зажигать все светильники и довольствовался светом прикроватной лампы, которую принёс с собой со второго этажа, и отблесками горячих угольев в печке. Он раздул пламя, подбросил дров; они потрескивали, пошло приятное тепло. Пока огонь разгорался, Бернард взял чайник и подошёл к вёдрам, где хранил воду, принесённую из ручья. К его неудовольствию, три ведра из четырёх оказались пусты. Видимо, Бернард был настолько усталым после вчерашней работы, что позабыл натаскать воды из ручья. Однако, если экономно умыться и не варить с утра кашу, то воды должно было хватить и на завтрак. О том, чтобы выйти за водой в ночную пору и речи идти не могло. Ночь – время хищников. Орлы царят днём и опасны на открытой местности, а ночью им на смену являются совы, от которых нет спасения в лесу. Они падают с неба и хватают несчастную мышь. Бернарда передёрнуло. Хорошо быть в такую холодную и ненастную ночь в крепком укрытии, попивая сладкий горячий чай с хрустящим сухариком.