Вечер прошёл без обычной возни на диване, милой болтовни и долгого вечернего чая на крохотной кухне. Эльвира дописала-таки статью о спорткомплексе – не гвоздь номера, конечно, но вполне приличный материал, – тайком покурила в ванной (дочь не знала об этой маленькой материнской слабости), договорилась с кузиной Светкой о Женьке. Сестра, вопреки страхам Элки, даже обрадовалась, хотя раньше не проявляла особой любви к двоюродной племяннице.
А ночью Элка даже позволила себе немного всплакнуть, хотя раньше заявляла всем любителям пустить слезу (среди знакомых ей дам таких было большинство), что «эта маленькая слабость ведёт к большому обезвоживанию организма». Теперь же слёзы лились сами собой, злые, солёные, никак не желающие кончаться. Похоже, мысль о большом обезвоживании была не столь абсурдна…
И маленькая умненькая Женька, словно почувствовав настроение матери, не пришла к ней в кровать, как делала это часто в те ночи, когда не было ни слёз, ни обидных слов, – словом, во все ночи, кроме этой.
Чарский провёл ту ночь с Танечкой. Ах, эта всё понимающая, славненькая Танечка из корректуры! В ней самой корректировке не подлежала ни одна черта. Причём, по мнению Дмитрия Сергеевича – а собственное мнение он считал единственно достойным внимания, – такие женщины, как Татьяна Исаенко, рождались раз в столетие и могли принадлежать лишь избранным мужчинам, подобным самому Чарскому.
Имея блестящее филологическое образование и прекрасные рекомендации, Таня без особых проблем могла устроиться на более высокооплачиваемую работу, к тому же её не раз приглашали в различные фирмы. Только госпожа Исаенко предпочитала тесный кабинетик в редакции и скудную зарплату корректора, потому что её скромная нынешняя должность позволяла ей быть постоянно рядом с объектом мечтаний.
Дело в том, что красавица и умница Татьяна была из разряда женщин, признающих исключительную роль мужчин на Земле. И на эту «исключительную роль» в её сознании годился как раз начальник одного из отделов Дмитрий Чарский.
Возможно, кому-то другому этот давно женатый человек не слишком выразительной внешности казался не очень-то достойным столь преданного обожания, но Татьяна, однажды усмотрев в нём особенные черты, свои взгляды менять не собиралась. Хотя была она гораздо моложе Чарского и наружности неординарной, да и узы скоропалительно свершённого когда-то брака её не особенно тяготили, поскольку муж, не желающий обременять семью своим присутствием, чаще всего бывал личностью скорее виртуальной, нежели реальной. А семья, собственно, состояла из него и самой Татьяны.
И вот теперь сотрудники редакции, заглянув в небольшой кабинет в конце коридора, называемый «комнатой отдыха», поскольку в нём стояли диван, столик с электрической кофеваркой и пепельницей и забитая «чтивом» этажерка, смогли бы увидеть прелюбопытнейшую картину. На диване, полуприкрытая пледом, лежала тёмно-рыжая красавица, округлые формы которой угадывались даже под плотной шерстяной тканью, а рядом, демонстрируя потолку полностью обнажённые впалые ягодицы, блаженствовал Дмитрий Сергеевич.
Однако уже пять минут спустя эротическая панорама сменилась вполне уютно-бытовой: полностью одетые любовники неторопливо попивали кофе и буднично обсуждали какую-то редакционную проблему. Причём выглядело это приблизительно так: Танечка вперила немигающий взгляд (была у леди своеобразная особенность, приобретённая в детстве, во время бесконечных игр в «гляделки», в которых у Тани конкурентов не было) в переносицу Чарского, вещающего о своих «бесталанных коллегах», и тихонько спала, при этом кивая и делая вид, что внимательно слушает.
