«И никогда, и никто подобных ему духов не придумает!» – думал Пётр Ильич, наслаждаясь благодатью божьей, силе своей и крепости здоровья.
Мужики, угнетённые видом размахивающего косой хозяина, были вынуждены пристроиться к нему.
– А обед нынче будет? – обмолвился было Дубина, да тут же умолк.
Двигались уступом. Впереди, с большим отрывом, Петр Ильич, за ним – Дубина, в полшага следом, Иван Савинов и Василий Фомичёв, соответственно Фома. Вскоре к ним пристроился и Хохол. Он закончил один проход и уже успел вернуться, чтобы пойти заново.
Размеренные звуки кос и шума срезаемой травы, нарушил недовольный голос Савы.
– Куда ты прёшь?! – прорычал он.
Пётр Ильич оглянулся назад. Лишь на мгновенье, но этого было достаточно, чтобы понять, недоволен Сава тем, как дружок его забирает правее… Ещё ему показалось, будто мужики странно напряжены и оба чем-то раздражены.
Петру Ильичу до сих пор не верилось, что Дубина и Сава имеют одинаковый возраст. Тридцати лет от роду, а выглядели разно. Сава, с залихватски торчащим из-под неизменной солдатской фуражки, соломенного цвета чубом, был строен, гладок лицом и румян. Насмешливый взгляд болотного цвета глаз, завсегда смущал местных девок. Дубина, его погодок, напротив, старик – стариком. Вообще, пили они все одинаково, потому как жили по соседству и считались друзьями «не разлей вода», но старели по-разному. Виной тому не одинаковые сроки каторги и условия содержания на них. Сава, к примеру, шесть лет провёл в Нерчинске. Режим там не больно строг. Каторжан, за которыми по этапу приехали жёны, каждый день отпускали в ближайшую деревню, где они поселились. Таких было много. Согласно закона Государя Императора, каждой семье выделялись за счёт казны деньги, для проезда в вагонах третьим классом или подвода, которая с нехитрыми пожитками и с семьёй следовала за мужем. Петру Ильичу была понятна такая забота. Дикий и не освоенный край нужно было заселять русскими. Вообще, на нерчинской каторге было во всём полегче. Отбывающие разные сроки каторжане, не только могли провести время со своими домочадцами, они ходили по грибы, собирали ягоду. В других местах построже, а были и такие, где и вовсе невыносимо даже сутки находиться.
Дойдя до опушки, Пётр Ильич встал перед кустарником. Смахнул со лба пот, взял пучок свежескошенной травы, протер косу. Солнце на короткий срок закрыло кучерявое облачко и стало немного прохладнее. Он оглядел луг, окруженный молодыми березками и соснами. В воздухе порхали бабочки, где-то стучал дятел. Благодать! Неожиданно Пётр Ильич заметил в движениях своих помощников ту неестественную неловкость, какая бывает у людей, которые со своим телом не могут сладить, но из последних сил пытаются это скрыть, оттого вдвойне себя выдают.
– Напились, мать их! – произнес он вслух, и увидел, как Дубина, словно услышав его слова, вдруг развернулся по инерции вслед за косой и практически оказался спиной к Саве. Чтобы удержать равновесие и не упасть, он присел на корточки, а левую руку упёр в землю. Однако, не удержался и повалился назад. В тот же момент, коса Савы, с шумом положила ровным рядком траву, продолжила свой полет и полоснула Дубину. Тот взвизгнул по-бабьи и подскочил, однако тут же схватился за окровавленный бок, упал и скорчился.
– У-уу! – разнеслось над лугом.
«Господи, упаси раба своего! – взмолился мысленно Пётр Ильич. – Дети у него мал-мала меньше! Кто же их кормить будет, если что?»
