– А сам-то куда бежал? – возражал Дубина. – Кто же таким рядом идёт с косами? Шёл бы себе на шаг позади, так нет, понесло…
Не желая слушать взаимные упрёки, Пётр Ильич вздохнул и стянул с себя исподнюю рубаху. На глазах изумленных мужиков порвал ее и перевязал несчастного.
– Идти можешь? – спросил Петр Ильич, испытующе глядя Дубине в глаза.
– Ох! – простонал тот и замотал головой. – Подвода нужна.
– Валяй в деревню! – приказал Петр Ильич, глядя на Саву, и объяснил: – Скажешь моей жене, Полине Андреевне, что запряженная в телегу лошадь нужна. Она недавно на бричке уехала.
Без лишних слов Сава направился в сторону дороги.
Прошло уже достаточно времени с того момента, как от кованых ворот ограды отъехал извозчик, из брички которого выгрузилась чета Сараниных, а в комнатах всё ещё царила та суета, что присуща домам, в которые возвратились после долгого отсутствия их хозяева. Гремели по этажам торопливые шаги прислуги, доносились звуки сдвигаемых предметов, причитания хозяйки, вслед за которыми слышался оправдательный говор то горничной, то кухарки. Они на пару тут же бросались заметать, замывать, протирать и двигать… Постепенно шум смещался куда-то вверх и терял силу.
Когда на первом этаже, наконец, воцарилось спокойствие, Николай Ильич развернулся к окну, и враз обомлел. На том месте, где только что стояла их повозка, он увидел того самого господина, который насторожил его своим подозрительным видом на вокзале.
– Не может быть! – прошептал Николай Ильич, и отпрянул от окна, словно его могли увидеть снаружи.
Тем временем мужчина окинул скучающим взглядом фасад дома Сараниных, прошёл вдоль ограды, и скрылся в переулке.
Николай Ильич ещё некоторое время стоял, глядя на улицу. Затем медленно развернулся и направился наверх, с каждым шагом ускоряясь.
В комнату он уже влетел.
Ольга освободилась от платья и перебросила его через стоящую у комода ширму. В корсете и в розовых, с рюшками атласных панталонах, она выглядела менее привлекательно, если не сказать, что совсем плохо. Складки на рыхлом, выпирающем животике, бугры подкожного жира на узких бёдрах и короткие ножки делали её похожей на нелепое творение студента-первогодка Академии художеств. Зная это, она стеснялась своей внешности и при Николае Ильиче предпочитала быть постоянно одетой. Однако сейчас его появление Ольгу не смутило, не до того. При виде перепуганного мужа, она побледнела.
Собираясь с мыслями, Николай Ильич обвёл взглядом комнату, словно желая убедиться, что кроме них здесь никого нет, и с шумом перевёл дыхание.
– Ну, что же ты молчишь?! – возмутилась Ольга Иннокентьевна.
Давая понять, что страдает нетерпением и напугана, она надула щёки, сдвинула строго брови и осуждающе-зло уставилась на супруга.
– Надо срочно всё спрятать! – прошептал Николай Ильич, ища взглядом злосчастную шляпку.
В швейцарской деревне Кинталь, по настоянию товарищей, головной убор жены отдавали в специальную мастерскую, где искусно спрятали в неё бумаги. Сейчас шляпка лежала на стуле с высокой спинкой.
– Что случилось? – спросила Ольга Иннокентьевна, с опаской косясь на оставленные открытыми высокие двустворчатые двери и потребовала: – Не пугай меня!
– Я ничуть не пугаю! – молвил громким шепотом Николай Ильич и округлил глаза.
По его мнению, этот знак должен был дать понять, чтобы она говорила тише. Мало ли? Кто знает, с кем за их отсутствие прислуга общалась? Может, уже тот же Иван осведомителем заделался в охранку?
