Плач по Блейку - страница 3

и почему написаны книги, а любовь

не умирает, и каждого сверчка ведут

через мрак Архангелы.

А выше еще, в Первосвете, не стало слов,

каждый звук вмещал все смыслы,

всех людей, ветви, кораллы, зверей и звезды.

Вы на Земле слышите только

дно слова, можно сказать, его пятку, —

произнес Ангел, – но в пятке живет все тело.

Ступайте !

Я иду по Лондону к мистеру Флаксману,

Я слышу львов сердца, гарпий ума,

у меня на плече сидит воробей,

он в снегу до бровей и в словах до бровей,

говорит глаголы, сжимает существительные,

существительные птиц, домов и людей,

имена существительные – в имена существующие:

в матросов, в гравюры мистера Флаксмана, в

снегирей,

положим, его никто не видит после вознесения

к Источнику, но я-то вижу его, в отличие, скажем,

от мистера Суинберна.

Лети, снежок, как свет,

другой дороги нет,

как та, в которой ты

из имени стал свет.

И снегу из-под туч

свети, свети, окно,

чтоб Боттичеллев луч

сжимал двоих в одно.

И нас влечет туда,

вотще и напролом,

словесная пята

с неистовым крылом.

ЛЕВ И ЛЮБА

Из пасти твоей, из пясти ее

вытащим язык и алый платок,

мокрый от крови и в язвах

от речи. Люба, в драке ты воешь,

харкаешь и плюешься,

схватив со щита пожарный топор,

красная брызжет слюна

и, расходясь, пустеет радиус тебя —

полоумного льва,

вывернутого в вывернутой воронке

наружу своей же печенью, легкими и клыками,

в ситцевой юбке, кривоногая.

Как зализывала коленку на сене под школьным

крыльцом,

и Рафаил нес тебе еврейскую землю в сердце своем

с Лао-Цзы, Иоанном и птицами,

ибо ты распалась на птиц,

Орехова Люба,

на сопли, сгустки крови и снегирей

и теперь стоишь меж птицей и львом,

где стоят великие.

Скорее всего, тебя убили в драке или

пропала в советской колонии,

Любовь Орехова, 1 2-ти лет, дурочка.

Люди входят в себя как в храм

или как в камеру,

это как кому повезет,

кто-то живет у параши,

кто-то восходит меж птицей и львом.

ЛИР

Лир несет себя, как фонарь,

освещая гарь, как звонарь

колокольню в месяц январь,

колотя меж губных,

что завел пономарь.

Мир несет себя, как фонарь,

вместо света какая-то лимфа, что ль,

какая-то нимфа, липкая словно скотч,

а в сердце кривая боль —

то ли кровь стучит, то ли дочь.

Ах, не дайте мне языка,

гуттаперчевого казака,

склизкого, как звезда,

как лопасть весла.

Освещу я себя самого —

освежеванного левиафана

сердца прорванного своего,

куда его пыл уплыл, пламя куда ушло ?

Я сошелся в шар, разошелся ликом,

расточился бликом в рыданье великом,

и стою я, ночная спина,

между двух костров человек

из дождя и снега, из сна

и из крови, и входит снег

в мою грудь сердоликом.

«Давняя история с флагом…»

Давняя история с флагом

когда идешь по безлюдной

утренней площади

а он едва шевелится на балконе

в ветре с моря

и из него проступает

голова дракона

которого ты прежде не видел

ШАР

Я выговаривал шар изнутри шара,

и губы мои дымились,

а сердце легло в урну и в прах.

Я позвал первую любовь

и последнего ангела,

зарубленного саперной лопаткой

на сельской дороге,

ушел за гортань и звук,

в рассеченную шею, и как бился голубь —

первое пламя листвы

и зеленые губы Иуды,

я плакал как фортка и стонал как ветер,

ушел от людей, деревьев,

дул в свою вену как в ствол,

отчаялся как океан

у безмерной фиалки,

и тогда шар выговорил меня.

И губы его были в крови.

ПРЕВРАЩЕНИЯ

Глаз смотрящий на бабочку бабочкой стал

а на землю – землей

Назад Вперед

Плач по Блейку - страница 3

Похожие книги