Он попытался встать, но ноги подкосились, и он снова рухнул на землю, едва не потеряв сознание. Голова кружилась, а перед глазами плясали черные точки. Древний свиток, причина всех его бед, куда-то исчез. Наверное, остался там, в его каморке, в другом времени, в другой жизни.
«Первое "здрасьте" новому миру, – прохрипел он, обращаясь то ли к себе, то ли к этой гигантской стройке века. – Надеюсь, у вас тут хотя бы вода есть. А то с такими темпами познания неизведанного я рискую умереть от жажды еще до того, как успею сделать какую-нибудь очередную глупость».
Солнце продолжало нещадно палить, а гигантская башня равнодушно взирала на него с высоты своих незаконченных амбиций. И Моше вдруг с кристальной ясностью понял, что его приключение только начинается. И что оно, скорее всего, будет куда менее забавным, чем ему представлялось в его пыльных мечтах в тишине ешивы.
Глава 6: Вавилонская симфония грязи и амбиций
Прошло какое-то время – может быть, несколько минут, а может, и целый час, – прежде чем Моше смог снова собраться с силами и мыслями. Головокружение немного улеглось, оставив после себя тупую головную боль и ощущение вселенской усталости, будто он не просто упал с небольшой высоты, а тащил на себе все грехи этого новоявленного мира. Он снова сел, на этот раз более осторожно, и заставил себя по-настоящему осмотреться, пытаясь унять внутреннюю дрожь, которая была смесью страха, изумления и какого-то почти истерического восторга.
Да, сомнений не оставалось. Это было именно то самое место. То самое, о котором он читал в священных текстах, над которым иронизировал в спорах с реб Хаимом, и которое теперь возвышалось перед ним во всей своей первобытной, недостроенной и устрашающей грандиозности. Вавилонская башня. Или, по крайней мере, ее очень амбициозный прототип.
Она была невероятна. Не столько своей высотой, сколько масштабом, дерзостью замысла. Широченное, почти квадратное основание занимало, казалось, половину видимого пространства, и от него, уступ за уступом, сужаясь, устремлялись в небо ряды кирпичной кладки. Кирпичи были неровные, желтовато-серые, сделанные из необожженной глины, смешанной с соломой, и уже сейчас, под беспощадным солнцем, многие из них покрылись сетью мелких трещин, словно предвещая будущую недолговечность этого титанического сооружения. Кое-где виднелись вкрапления более темного, обожженного кирпича, вероятно, для укрепления особо ответственных участков, но их было немного.
Вокруг башни, насколько хватало глаз, кипела работа, напоминавшая лихорадочную деятельность гигантского, плохо организованного муравейника. Тысячи, а может, и десятки тысяч людей – мужчин, женщин, даже детей – трудились под открытым небом. Они таскали плетеные корзины, доверху набитые землей и глиной, на своих спинах и головах; рубили и обтесывали примитивными каменными и бронзовыми топорами стволы деревьев, превращая их в грубые балки для лесов; месили босыми ногами глину в огромных ямах, смешивая ее с водой и соломой; формовали кирпичи и раскладывали их сушиться на солнце.
Воздух дрожал от многоголосого гула: резких, гортанных криков надсмотрщиков, размахивавших плетками; ответных выкриков рабочих; скрипа деревянных блоков и рычагов, с помощью которых пытались поднимать наверх тяжелые грузы; монотонного, заунывного пения, под которое какая-то группа людей тянула огромный камень. И над всем этим висела плотная, почти осязаемая завеса из желтой пыли, которая поднималась от тысяч ног, от ссыпаемой земли, от обтесываемых камней. Она забивала нос, першила в горле, оседала на коже и одежде, придавая всему какой-то однообразный, унылый оттенок.
