– Зараз будет и сорочка.
Дед Михайло принес две рубашки, белую и ярко-розовую.
– Выбирайте, которая нравится.
– Да что же вы мне все отдаете, а сами?
– Куда мне наряжаться! А придет время, вы мне новую подарите, еще лучше.
Дед вышел. Платонов быстро переоделся. Костюм старика был ему немного узок и довольно смешно сидел на его плотной фигуре. Но ничего, это все же куда лучше, нежели его полувоенная форма. В довершение ко всему Платонов надел фуражку, служившую когда-то предметом сельского щегольства, и глянул на себя в зеркало. До того необычен был его вид, что учитель рассмеялся, увидев вместо себя в зеркале старомодного деревенского щеголя.
– Ну, как? – спросил он вошедшего в хату деда Михайла.
– Дужэ добрэ. Хоть зараз в церкву, – развеселился старик.
И Платонов вновь узнал в нем прежнего Михайла Бодюла.
– Можно и в церкву, только вот невесты нет. Невеста моя теперь уже далеко, за Днепром.
– Отправили?
– Да.
– Хорошо. И им лучше, и вам свободнее.
Платонов на минуту задумался. Напоминание о семье всколыхнуло улегшееся было чувство грусти.
– Ну, дед Михайло, мне пора. Спасибо вам за доброе дело.
– Нэма за що.
– Я надеюсь, что мы с вами еще увидимся и не раз.
– Будь ласка, что нужно будет, я все сделаю.
– Спасибо.
Платонов крепко пожал руку старого кузнеца.
– Если в чем будет нужда, я обращусь к вам.
Дед Михайло понимающе кивнул головой и тепло улыбнулся.
Григорий Иванович почувствовал к этому доброму, честному старику почти сыновнюю любовь. Он обнял деда Михайла, как самого родного и близкого человека.
– Подождите трошки, – дрогнувшим голосом произнес старик, – я посмотрю там…
С этими словами он вышел на улицу, обошел вокруг хаты и кузницы, посмотрел хорошенько в саду и вернулся.
– Можно идти.
Платонов перешел дорогу, шагнул в высокую пшеницу и, улыбнувшись, махнул на прощанье рукой.
Дед Михайло стоял и смотрел, как тихо вздрагивали тяжелые колосья там, где шел учитель. По временам он видел, как на короткий миг в пшенице мелькал черный кружок фуражки и тут же скрывался.
Наконец движение колосьев прекратилось, а старик все стоял и смотрел.
И хотя перед ним уже расстилалась спокойная золотая гладь пшеничного поля, ему все еще казалось, что черный кружок фуражки вновь мелькнет или покажется в прощальном взмахе рука. И перед глазами стоял образ учителя, который ушел, чтобы вернуть ему, Михайлу Бодюлу, утраченное счастье. И по щеке старика скатилась скупая слеза.
Всю ночь багровые сполохи колыхали черное небо на северо-западе. По временам доносился глухой гул – будто тяжко стонала земля. Там, на водном рубеже Днестра, стояли насмерть последние, прикрывающие отступление наших войск батальоны.
А стороной от Цебриково уже громыхали по дорогам орудия, машины, слышался приглушенный тысячеголосый гомон, в который поминутно вплетались охрипшие голоса, – воинские команды. То отходили на восток наши войска, чтобы закрепиться где-то на следующем рубеже.
Вместе с отходившими частями Красной Армии разносилась по селам юга Украины недобрая весть, что немецко-румынские войска форсировали Днестр и устремились на юго-восток, к Одессе.
Августовское солнце всплыло над дальними холмами. Поднимаясь выше, оно все уменьшалось, из оранжевого становилось ослепительно желтым. Под его живительным теплом зрели арбузы и дыни на бахчах, сладкими соками наливались фрукты в садах. Разнося опьяняющие запахи, досыхало в стогах сено.
