Она мягко забрала и, посмотрев в телескоп, улыбнулась. Энки сразу обрадовался, почуяв, что нравоучения закончились.
– Я бы очень осторожно умылся. Так слегка, обещаю.
Нин посмотрела на то, как Энки символически плюнул себе в кулак и повозил по лицу. Она покачала головой, пытаясь разгладить страницы.
– Тебе дорога эта дата? – Задушевно спросил Энки.
Нин поманила его пальцем, и когда Энки склонился к ней, прошептала:
– Вода. Мыло. Мыло. Ещё мыло. Много мыла. Иди.
Энки посмеиваясь, вышел из собственного дома, где он не нашёл мыла, ступил на первую ступень винтовой лестницы, как снизу окликнули.
Энки свесился над высохшей речкой, где посреди стоял десятник. Плешь красная в венчике. Что-то случилось.
– Чего? На редакторе кто-то женился?
– Ни.
Десятник собрался и, выдохнув тревогу, спокойно сказал:
– Здесь на номер седьмой …маленькая неприятность.
– Дуэль, что ли?
Впрочем, медлить не стал, сбежал вниз, оглаживая на случай встречи с редактором рубашку.
Он увидел сидящих, как птицы на взрытых холмиках, рабочих, курящих сигареты, чего не делают птицы.
Сбоку его привлёк одноглазый красавец в туго повязанной по грязным кудрям тряпке и примерно такой же вместо нижней части одеяния. Верхней не было и торс одноглазого лоснился, как латы. Сидя как лесоруб, одноглазый чрезвычайно элегантно поставил локоть на поднятое колено и пускал дым неторопливыми клубами, как завод во времена плановой экономики.
Энки принялся соображать.
– Привет, ребята.
– Здравствуй, барин.
Энки опустил лицо и выпятил ладонь, помотал выставленным чубастым лбом.
– Э, так не пойдёт. Нет. Забудем сразу. Трепотня насчёт верхов, которые не могут, а низы чего-то там серчают – эт не по мне, ребята.
Ответ был мгновенный и непечатный в дыму. Одноглазый, который у них, конечно, навроде президента курительного клуба, весь затрепетал.
– Попользовались, крепостники. Будя. – Сказал бледный с опухшим тяжёлым лицом рабочий в строительной куртке, завязанной вокруг мощного стана.
– Без профсоюза говорить не будем. Можешь не строить из себя крутого.
– Я и не строю. – Расстроено ответил Энки и почесал подбородок. – Вот ни трошечки.
Опухший шагнул к нему.
– Работа прекращена в полдень. Смена не выйдет. Собирайте ваших.
– Да? – Удрученно сказал Энки.
– Профсоюзный лидер – два. И вызовите с Родины… чтоб нибириец. Ваших чокнутых аннунаков не треба. С ними и языком не двинем.
– —У вас, как я понял, какие-то нехорошие враждебные намерения?
Сзади подошёл десятник, каменными глазами оглядел собрание – двигались белые как яйца глазные яблоки с малыми выцветшими радужками. Он, а за ним мятежники и Энки, оглянулись на знакомый звук.
Дорожки зашевелились, пошли пассажирские буйки.
Над головами пролетел и усилился ропот.
– В товарняке тоже бунтуют.
– Но не все. Буйки вон, один, третий. Даже один грузовой.
– Это у кого дома семья осталась. Кого можно за горло взять. – Вдруг сказал непохожий на прочие голос.
Нарочито хамский, но металлически напряжённый. Энки нашёл говорившего. Наконец, президент-курильщик развязал язык.
Десятник хотел высказаться, но оставил свой большой язык лежать неподвижно за зубами.
– Пой ты, хозяин. – Негромко молвил он Энки в ухо. – Я только испорчу.
Энки сказал, ни на кого не глядя:
– Обдумаю я, это самое.
Повернулся к десятнику.
– Силыч.
Отошли под звенящее молчание.
– Ну, ты спел. – Печально заметил Силыч.
Энки отмахнулся.
– Подумать надо, друг.
