Платон - страница 14

Я сел, как обычно, во главе нашего обеденного стола. Пашка рядом. Богатая трапеза занимала лишь четверть этой деревянной махины, что некогда вмещала толпу из двадцати гостей. В памяти воскресли образы давних друзей и жены, сидящей напротив, на расстоянии трех бросков солонки юзом, как мы любили говорить, бурные посиделки до утра и ее развеселые корпоративные девичники, на которых я выполнял роль официанта и таксиста. Я взял первую попавшуюся бутылку из четырех, поставленных для разнообразия, и спросил прямо:

– Бакарди? В кабинете спер?

– Представь себе, купил. Все три, четвертую выменял на ту, что спер в кабинете, но то был не Бакарди. Не отвлекайся, у меня тост.

Щуплый, с гоголевским каре, тонкими, почти женственными чертами лица, Пашка всегда был ухожен до кончиков ногтей и выглядел безупречно в своем неизменном черном френче. Ворот белой водолазки напоминал римский воротничок, и сам он в столь стильном, строгом одеянии походил на клирика. Прочистив горло, он встал и выпалил на одном дыхании:

– Отец, Па, предок и тэдэ, поздравляю тебя с днюхой. Тебя, самого сильного, доброго и прикольного представителя человечества, талантливого и небезупречного, как сама природа. Тебя, человека, который однажды не пожалел на меня генетического материала и, надеюсь, об этом не пожалеет. Будь рядом маман, она бы влепила мне подзатыльник за то, что я начал не со здоровья и долголетия и не закончу любовью с прилагающимися земными и неземными благами, положенными всякому по умолчанию. Но я говорю, что думаю, и хочу выпить за то, что ты есть. Просто классный, настоящий, без всяких но, если, и точка, – он чокнулся со мной, осушил стакан и с размаху поставил его на стол.

– Спасибо, красноречивый потомок.

Я был тронут и, выпив по инерции, смотрел на донышко и чувствовал на губах легкий привкус праздника. Во мне созрел ответный тост, но тут Пашка протянул первый подарок.

– От Ма открытка, держи.

На оборотной стороне видовой открытки побережья Испании беглым почерком было написано: «С днюхой, старый хрыч! Желаю тебе научиться-таки наслаждаться жизнью, как я. Поверь, аппетит приходит во время еды, и полтос – лучшее время переходить к десертам». В нижнем углу вместо подписи красовался перламутровый след, оставленный поцелуем накрашенных губ. Вполне в ее духе. Я положил открытку на стол и задумался.

– Ты расстроен? – спросил Пашка, вглядываясь в мое лицо.

– С чего бы? – соврал я. – Она не забыла обо мне, обозвала и поцеловала. Разве не повод для радости?

– И ты не ревнуешь ее к «десертам»? – он взялся за утку, положил себе в тарелку любимые крылышки, а мне – несколько кусочков грудки и полил их оранжевым соусом.

– Нет. Твоя Ма все же прелесть. Глупо говорить: подрастешь – поймешь, но это так. Иногда, чтобы спасти любовь и брак, надо развестись. Мы вырастили тебя, и каждый пошел своей дорогой, пока не поздно. Она влюблена в жизнь, а к жизни ревновать глупо.

– Никогда не мог ее понять и вряд ли смогу простить, – сказал он, отвинчивая крышку у бутылки с ромом.

– Простить за что? Тебе было почти восемнадцать, – возмутился я.

– Я не о себе, – он взял апельсиновый салат. – Как ты мог ее отпустить?

– Элементарно. Закрыл глаза и разжал руки, – показал я.

– Па, я серьезно. Она же была с тобой счастлива, – проговорил он, не отрывая взгляд от льющегося в стакан рома.

– Ключевое слово «была». Была счастлива со мной, а потом захотела быть просто счастливой, и она имела на это полное право. Я не стал мешать. Почему ты поднял эту тему сейчас? – спросил я.