Читать онлайн Юлия Архангельская - Платон

© Юлия Архангельская, 2025

ISBN 978-5-0065-9350-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорогой Семь, я выполнил вашу просьбу и прилепил к своей истории финал. Плохая новость в том, что я сделал его реалистичным. Хорошая – я все еще жив. Надеюсь, теперь вы признаете, что ваша теория – чушь, а я не тот, кем вы меня вообразили. Перед тем, как отправить рукопись вам, я перечитал ее еще раз. Передо мной оказалась стена текста, ряды букв, черно-белый код, пропускающий сознание по ту сторону листа – в мир, который никто и никогда не увидит моими глазами. Мне захотелось переписать все заново от третьего лица, но я одернул себя, осознав самое важное: я утрачиваю с ним связь, перестаю дорожить переживаниями, забываю, и забываю с наслаждением. Говорят, у человека всего две жизни, и вторая начинается, когда он понимает, что жизнь одна. Вы единственный, кого я могу осчастливить в оставшиеся дни, и если я сделаю это, подарив вам свое сочинение, то тоже буду счастлив.

Душевную обнаженку выложу здесь, в этом письме, ведь не истории, а вам нужно мое признание. Вам любопытно знать, кто я такой и почему во мне теснились желания, столь противные человеческой натуре. Честно говоря, я никогда не был на исповеди и не в курсе, как правильно облегчать душу. Стоит ли сперва излагать факты, например, что меня зовут Платон Орос, что родился я на Крите в семье пресс-атташе, а вырос в Москве, и так далее, чтобы исповеднику было на что опереться, или сходу переходить к грехам? Думаю, если грехи с легкостью отпускают, то причины, приведшие к ним, никого не колышут. Но вы-то не прощать меня собрались, вам интересно все, поэтому расскажу о себе по порядку.

Детство мое прошло на Крите, в маленьком приморском городке. Я был одним из тех детей, кого днем растит улица и море, а по вечерам – бабушки. Родителей видел редко, и каждый их приезд превращался в праздник. Отец привозил книжки и наставлял, а мама плакала и заваливала подарками. На мой седьмой день рождения они сообщили, что их отзывают в Москву. Отец усадил меня за стол и веером выложил фотографии столицы, а мама просто сказала, что очень хочет домой. Она взяла меня за руку и объяснила, что я тоже буду тосковать по дому, но ничто не помешает мне вернуться, если я захочу. Я согласился, решив, что быстренько посмотрю мир и вернусь. Про железный занавес узнал через полгода, сидя на чемодане в прихожей и требуя вернуть меня туда, откуда взяли.

Я был единственным ребенком и ни в чем не нуждался. Мне много давали, не спрашивая, и столько же требовали взамен, не ожидая согласия. По настоянию отца я должен был окончить МГУ, стать журналистом-международником и построить карьеру в Европе. Предопределенность угнетала, и хоть учеба давалась легко, кем бы я ни представлял себя в жизни, любое занятие и тем более карьера казались мне нелепыми. Смотрел на родителей, на их друзей, бывавших у нас в доме, на сверстников, мечтавших стать кем-то и сделать что-то, и не понимал, что я делаю среди них, столь увлеченных и целеустремленных натур.

Медаль и красный диплом. Я сделал все, чтобы не огорчать родителей. Отец с гордостью отнес мои документы в ТАСС и улетел с Ма в очередную командировку. Я проработал ровно два часа. Новости они узнают первыми. Коллеги выразили соболезнования, редактор дал отгул. Я просидел дома несколько месяцев, не зная, куда себя деть, потом сдал квартиру, поехал на вокзал и запрыгнул в первую электричку. Она шла в Тверь. Спонтанный переезд спас меня от удушающей жалости многочисленных друзей семьи и клейма сиротства. В незнакомом городе я стал жить спокойно, размеренно, в бесшумной бессмыслице, не лишенной скрытого очарования.

Жизнь мне никогда не нравилась. Я приберег эту фразу для эпитафии. Кратко и правдиво. Жизнь я любил как особый вид искусства. Да, красиво. Живописно. Местами милен-ко. Но не мое.

Надеюсь, вы успели меня хорошенько узнать, чтобы не считать законченным меланхоликом и нигилистом, который не жил по-настоящему. Я жил как все и даже прослыл весельчаком. Несмотря на тайное желание, жизнь меня баловала. Вы видели мою жену, бывшую жену, и признайте, я ей не пара. Она само совершенство. И это ли не доказательство, что по меркам вселенной я попросту зажрался. У меня было все: семья, работа, я не был богат, но построил дом и выхватил из мира вещей те, что пришлись по вкусу. Не всем дорожил, не все сберег, и сейчас мне не на что жаловаться, но в том-то и парадокс моей натуры, что я не искал ни поводов, ни причин, а лишь подходящее время.

Ироничное и вместе с тем теплое отношение ко всему пришло ко мне рано, а вместе с ним – непокидающее ощущение ожидания подходящего момента, чтобы отсюда смыться. К слову, я не считал его недугом или дефектом. По прошествии лет я понял: все дело было в прощальном взгляде. Именно так я смотрел на жизнь и людей. Каждый раз – как последний, чтобы ухватить суть и запомнить. Запомнить только хорошее, лучшее, что есть в них и вокруг. Думаю, поэтому многие считали меня слишком мягким и наивным.

В пору студенчества был у меня приятель, страдавший депрессией. Однажды он поделился со мной переживаниями и сказал, что подумывает самоубийстве. Ему прописали таблетки, и вскоре он ругал себя за слабость характера и благодарил докторов, которые спасли ему жизнь, такую замечательную и складную во всех отношениях. Я поддерживал его и представлял, что бы было со мной, если бы жизнь приносила боль и мучения. Наверное, я бы тоже пил обезболивающее. Но я не мучился, мне не было больно, я просто жил в мире слишком простом и прозрачном, полном смыслов, созданных не для меня, и продолжал смотреть на него так, как привык: с улыбкой и иронией, скрестив на груди руки.

Подходящие моменты – образ из сказок. Когда нужно, они не подворачивались. Работа, друзья. Там и сям я был нужен, тех и сех не мог подвести и как-то незаметно увяз в рутине, а потом пришла любовь. Первая и единственная. С Верой мы познакомились в библиотеке. Стояли бок о бок и сдавали одинаковые книги, «Энеиду» Вергилия. Заметив это, мы переглянулись.

– Красивый язык, хоть и мертвый, – сказал я, чтобы хоть что-то сказать, потому что она уже скользила по мне взглядом. Одобрила кроссовки, пересчитала дырки на джинсах, подняла бровь, увидев пряжку на ремне в виде мальтийского креста, поджала губы от вида черепа на футболке, мельком взглянула на серьгу и умело скрыла удивление, обнаружив, что волосы, забранные в хвост, были седые и блестели, как начищенное серебро.

– Мертвый? Не драматизируйте, бедный рыцарь, ему еще долго не дадут умереть, – ответила она и улыбнулась. Я хотел пошутить про «Гаудеамус», решив, что она студентка, юная, изящная, в легком платье и туфлях на каблуках, но вовремя заткнулся. В ее зеленых глазах, подчеркнутых тушью и стрелками, читался опыт зрелой женщины и горел огонь, завидев который, и рожденный ползать отращивает крылья. Она призналась, что полюбила латынь в медицинском колледже, а Вергилия взяла, чтобы не отупеть от работы. Слово за слово мы оказались на набережной и гуляли до полуночи, потом стали встречаться. Отношения у нас были ровные, без бурь и всплесков. Ей нравились читари-ботаники, каковым она меня считала, а я упивался ее красотой и удивительной способностью вить из меня веревки. Лет пять жили на два дома и не думали съезжаться. В редких разговорах о семье она отшучивалась, что брак – дело гиблое, он портит фигуру и превращает нимфу в бабу.

Шутки кончились неожиданно. Мы были на свадьбе у друзей, и в разгар веселья она проговорилась, что беременна. Я схватил ее и закружил. Вмиг она стала прекрасней и восхитительней. Слова «выходи за меня» сами сорвались с губ, и она сказала: «Ну ладно». Шумное торжество продолжилось, а я опомнился и напился, ведь мне тоже предстояло долго и счастливо, но я не представлял как. Вернувшись домой, добрался до календаря, переправил даты и поставил крестик на первом ноября 2022 года, чтобы на время забыть о себе, о своих тараканах и прожить двадцать пять лет как суждено – достойно, без ощущения, что сидишь на чемоданах у кассы и каждый день сдаешь билет, чтобы купить другой, на следующий поезд, на который точно опоздаешь по независящим от тебя причинам. Предположил, что за четверть века управлюсь с тем, что обычно сваливается на человека, и освобожусь от обязательств, стану чист, как лист, и отпущу себя на все четыре стороны. Ну а если втянусь и привыкну к роли отца и мужа, то признаю, что жизнь прекрасна и удивительна, а я заблуждался, считая ее пустой тратой времени.

Дальше случилось то, что предполагал: жизнь превратилась в судьбу, и даже не мою собственную. Будто юность была лишь притоком бурной реки. Дело за делом, из кабалы в кабалу, подпрыгивал на порогах, несся в стремнине, пока не оказался в тихой заводи естественного увядания. Вокруг меня разыгрывались разные сценарии, и мой не был уникальным, и я так ясно ощущал это, что иногда становилось тошно. У нас было все для счастья, но я все думал, чего мне не хватает, и никак не мог понять. Веру безумно любил, в сыне души не чаял, работа была не в тягость, и деньги водились, но с каждым днем все чаще меня посещали мысли о крестике в календаре.

Отдушину нашел в книгах: одни читал, а другие писал, развлекал ими семью, друзей и бросал в ящики комода. Чтение и писательство были побегом от реальности. Этого не увидел бы только слепой. Но никто не увидел. Я говорил, это хобби. К нему относились как к странности, присущей многим, не сумевшим раскрыться в работе и не получившим признания в творчестве. Последние девять лет вечера я проводил в кабинете – самой уютной комнате в доме – среди коллекции книг, хранящейся в шкафах под стеклом, за отцовским столом с кожаной столешницей, от которой пахло перчатками. За ним я работал, а писал, лежа на диване, стоявшем посреди кабинета и, по мнению жены, нарушающем законы фэн-шуя. Я уже готов признать, что если бы послушал ее, подвинул диван к стене, лег головой на северо-запад, то, возможно, жизнь моя сложилась бы иначе и я не проснулся бы на нем первого ноября 2022 года в пустом доме наедине с давним намерением.

Искренне ваш, Платон.

09.06.2023 года.

Жирный крестик в календаре напомнил, что мне исполнилось пятьдесят. Я ждал этот день полжизни, поэтому давно спланировал до мелочей и точно знал, с кем встречусь, с кем отпраздную и каким будет мой последний вечер. Еще на грани пробуждения я испытывал смешанные чувства радости и страха. Час пробил. Предвкушение свободы должно было развеять душевные сомнения, но страх нарастал. Яркий, жгучий, животный, первобытный. И вдруг я понял, что боюсь. Боюсь себя. Мое отсроченное решение зазвучало приговором, который я должен был привести в исполнение, а впереди зияла пустота. Пустота, в которой не наступит второе ноября и третье и больше не случится ничего. В моем сюжете все обрывалось первого. Пятясь в душе от самого себя, я стал думать, что проснулся слишком рано, что стоило насладиться последним сном, поспать еще, поваляться, никуда не торопиться хотя бы сегодня.

За окнами густела ночь, уличный фонарь боролся с туманом, швырял на стены призрачные тени и заливал рабочий стол молочным светом. Я укутался в одеяло, поджал ноги и уткнулся лбом в холодную кожу дивана. На руке завибрировали часы – будильник, установленный на шесть утра, с надписью: «Вперед на рудники». Я отключил его, ведь накануне уволился, а сбросить настройку забыл. В полном смятении встал и пошел на кухню, вниз, варить кофе, по пути включая свет. В пустом доме каждый шаг сопровождал скрип паркета и ступеней, поэтому я побежал. Щелчок электроподжига, шипение газа, бряцание упавшей ложки, хлопок крышки банки с кофе и стук дверки шкафа – все привычные звуки раздражали. Я распахнул окно, чтобы впустить шум улицы: ветер, топот прохожих, рокот прогреваемых машин. Кофе по привычке пил с сигаретой, присев на подоконник и глядя, как соседи из коттеджа напротив уезжают на работу, ругаясь и сто раз проверяя, все ли выключили и заперта ли дверь. Налаявшись, они вышли на дорогу к заведенной машине, увидели меня в окне и помахали, я помахал им в ответ.