Ветры в поле кричат, ветры шепчут в листве.
Ветры-ветры судачат обо мне и тебе,
Ждут момента, когда там, в небесных шатрах,
Новым ветром обернётся наш прах.
Сквозь сто лугов,
Вдоль берегов
Стая ветров,
Верни мою кровь.
Санмартин закончил петь.
– Что нам делать? Что теперь будет?
По спине Милана сползла капля холодного пота, выписывая кривые зигзаги, будто алкоголик на трассе, и со всего разгону врезалась в заградительную родинку на повороте к пояснице. Бинго! В эту секунду Милан понял всё. Он понял своё место, место Санмартина и место этого странного места в какой-то неведомой галактике. Ваша ставка сыграла, пройдите на кассу.
Серб даже засмеялся.
– Начнём с того, что будет, – Милан сел прямо. Лицо его выражало нечто среднее между глубокой задумчивостью и тапочкам. – Как только мы найдём воду, группа наиболее сильных мужчин (человек пять-шесть) уйдут к воде, прихватив с собой десяток наиболее красивых женщин и всю провизию. Как только еда закончится, начнут отнимать у остальных то, что те будут успевать собрать. Месяца через два дойдём до каннибализма, – Милан выдержал паузу, вертя между пальцами свой посох. – Это жесткий вариант. В мягком варианте просто делимся на кучки по три-пять человек, предварительно поделив еду и инструменты, и расползаемся по лесу, как тараканы по кухне. Гибнем поодиночке быстрее, зато без извращений.
– Почему ты считаешь, что мы так поступим? Почему сильные будут жрать слабых?
– Потому что могут. На каждого барана обязательно найдётся волк.
– Но если волки сожрут всех баранов…
– Да, ирония в том, что в войне за пропитание последний умрёт голодным.
* * *
Геворг неистово матерился сразу на двух языках и молотил здоровой рукой в темноту. И только в эту самую темноту и попадал.
Самир толкался и препирался с группой людей из своего десятка, пытавшихся доказать, что они вообще не намерены куда-то идти. Оксана с кем-то спорила. И Артур Георгиевич с кем-то спорил.
Но громче всех спорила Алиса. Спорила она с одним и «организованных».
– Слушай ухом, киса, мы берём часть… Слышишь? Ч-а-с-т-ь! – «организованный» сделал жест руками, видимо, означавший «часть». – Часть хавки и отваливаем. Не надо кипеш поднимать.
– Нет, – не своим голосом отвечала Алиса.
– Чё? – к вопросу урка прибавил пару увесистых ругательств, сравнивающих собеседницу с пожилыми парнокопытными.
– Нет, – уже уверенней произнесла Алиса. Роль главной, выданная ей Санмартином, намного больше нравилась ей, нежели роль парнокопытного, выданная собеседником.
– Да я тебе…
Ни с кем не спорил только Зайчик, который уже получил по печени и тихонечко постанывал в тёмном углу. Постанывал ритмично: музыкант всё-таки.
* * *
– А теперь скажи мне, что делать, – северный ветер принёс холодный воздух и приторный запах. Или восточный, или южный. Компаса-то нет.
– Смотря чего ты хочешь.
– Не умереть.
– Все умирают. Рано или поздно.
– Не умереть так глупо.
– Смерть всегда глупа. Одинаково глупо умирать и играя в чехарду с бегемотом, и расщепляя атомы на электроны в химлаборатории Саратовского института дури и мозга.
Санмартин подумал ещё немного. Поёрзал на камне, почесал в затылке.
– Я не хочу умереть как баран.
– Вот!
* * *
Спор перешёл в ругань. Ругань перешла в драку. Драка перешла в поножовщину.
Поножовщина перешла в разочарование, потому что поножовщина в полной темноте – всё равно, что поло в конкур в самолёте: занятие крайне неудобное и бесперспективное.
